За две монетки - Антон Дубинин

Хороший ли день, спросил себя Гильермо, опускаясь коленями на коврик у кровати. Помолиться, сполоснуться, носки постирать, спать. На завтра: послать наконец телеграмму матери. Хороший ли день? Марко вроде бы ожил и ведет себя… достойно. Ничего, две недели потерпим как-нибудь, пролетят — не заметим. Нужно следить за собой и не дергать его по мелочам, и все будет в порядке. Завтра на фехтование — переживем, все ж не футбол. Подготовить сестрам проповедь на Магдалину. Хороший ли день? Вроде бы хороший… А! Вот чем он хороший: сестра Татьяна, маша рукой от входа в метро, слегка подпрыгивала на месте. Как человек, у которого легко внутри, у которого больше ничего не лежит на совести.

Глава 8

Tout est faux hormis la vérité [17]

— Нет, отец, не беспокойтесь. Я… я же сразу сказала, что, наверное, очень долго буду говорить, но ведь у вас есть еще час? Я уже половину рассказала, даже больше, если по годам, а не по событиям…

Они сидели на полу в Таниной комнатке — это и вправду оказалась ее чистая келейка с белыми стенами, с лохматым лоскутным пледом на кровати. Косо прислонившись к подушке, там восседал серый плюшевый пес, такой плешивый, что кое-где виднелись белые штопки. Татьяна сперва предложила исповеднику стул, а сама опустилась на колени; повинуясь неожиданному порыву — а может, вспомнив одного своего исповедника, единственного изо всех, кого Гильермо считал святым — он опустился на пол вслед за ней. Девушка изумленно вскинулась:

— Нет, отец, что вы…

— Мне так будет удобнее, — остановил он ее — настоящий второватиканский священник, лиловая стола прямо поверх рубашки, такого она, наверное, еще не видела. Епископ Марсель Лефевр бы скривился, а то и убежал бы в поисках вомитория. Что же, это его выбор.

Татьяна слегка расслабилась, даже улыбнулась. Если принять как данность, что исповедник сейчас представляет для нее Господа — получается, Иисус уселся рядом, чтобы лучше слышать и быть совсем близко. Вполне в Его духе. Вскоре она уже не стояла на коленях, а сидела, прислонясь спиной к кровати: поза, подходящая для разговора двух старых друзей. Однако по мере того, как она говорила, голова ее все сильнее склонялась, и Гильермо был рад, что сидит низко: так хотя бы не приходилось переспрашивать. Когда она волновалась, у нее стремительно портился французский.

— Все в порядке. Просто я боялась… ну, сейчас вы сами поймете. И скажете мне, могу ли я обеты давать, имею ли такое право. Год — это, конечно, мало, я о новициате говорю. Но если придется этот год потерять вместе со всем, что в него случилось, то… придется с самого начала строить. Какую-то другую жизнь, не мою. А я другой не хочу.

Гильермо терпеливо ждал.

— Мы три с половиной курса вместе учились. Вместе — то есть совсем вместе, расставались только, простите, чтобы в туалет сходить. Как с первого это пошло — со второго семестра, если точно — так и не расставались ни на миг. Он из-за меня и вторым языком немецкий взял, хотя немецкий ему был низачем. А я из-за него пошла на гитаре учиться, чтобы вместе на курсы ездить. Нас дразнили — Лелек и Болек, это такие друзья неразлучные из мультфильма, где один, там и второй. У меня ведь фамилия Болеева, так и получалось — Болек, а он Алексей, Леша… Лелька. Это как сокращение. Диминитив, так?

Мы даже внешне похожи были. Он разве что сильно выше, а так — волосы, глаза такие же. Как брат с сестрой. Я в брюках ходила почти всегда, сама купила ткань и сшила две пары, за это меня стилягой называли, преподаватели некоторые были недовольны… И стриженая я тогда была, знаете, чтобы только уши прикрыть, а он, наоборот, обросший для парня, его за это тоже ругали, вызывали в деканат, один раз нас даже в стенгазете вместе нарисовали — парочка в брючках, под ручку, одинаково лохматые. Стишок еще подписали — «Ломоносов удивлен: спецодежда иль фасон?» — простите, отвлекаюсь я… Я к тому, что Лельке все равно было, единственный сын, ему с детства все было можно, он смеялся только. И с гитарой в университет приходил. Говорил: я во время пары не играю? Не играю, значит, не нарушаю ничего! А откуда вы знаете, может, у меня самодеятельность вечером, может, я тамадой на красной свадьбе… Шутил так. Все время шутил. Мы тогда, как вспомню, все дни напролет только и делали, что смеялись.

Исповедь — это исповедь, в ней всего не расскажешь, даже в генеральной. И не объяснишь, да и не для того она, чтобы вести речь о Тане, не знавшей страха и душевных метаний, а еще — о ее друге Леше, который с детства знал, что он — хороший. Из очень хорошей семьи, старая военная элита, вот только отец не дожил до того, чтобы отправить сынка в школу, сердечник — обычная болезнь военного командования, впрочем, до семи лет Леша видел отца так редко — в дни его кратких отпусков — что совсем не успел к нему привыкнуть и, как следствие, по смерти отца не умел по нему скучать. Вот дядя Андрей — тот всегда был рядом, только что не жил с ними в их отличной квартире в новостройке, неподалеку от метро «Коломенская», с видом на Москву-реку, откуда по весне сладко тянет водой и смертью, зато можно гулять с ребенком в прекрасном парке с яблонями и тополями; элитные дома для семей военных, переехали как раз когда Лешенька в средней школе был. Единственный ребенок, да и откуда бы взяться больше с отцовским-то жизненным графиком, а по смерти отца и вовсе неоткуда. Впрочем, быть единственным, кроме, в общем-то, приходящего дяди, мужчиной в семье — тоже радость. Мама, тетя (мамина и дяди-андреева сестра) и бабушка составляли в целом неплохой гарем, да и вместе уживались недурно, поскольку у всех троих была общая цель в жизни и общие ценности. Главной их ценностью был не кто иной, как Леша — умница, спортсмен, талант, отрада и надежда; а цель жизни заключалась в его благосостоянии. Может, были и у родни и другие цели, к нему отношения не имевшие — но к семнадцатому году жизни Алексей ничего об этом не знал. К тому самому семнадцатому году он успел отлично, по его собственному выражению, выдрессировать своих домочадцев; они действительно боялись его — совершенно плотским страхом не угодить, вызвать недовольство; какое там длинные волосы предложить постричь, какое там осторожно спросить поутру, уверен ли мальчик, что хочет пропустить первую пару. Спит — значит, велено не будить. Здоровье дороже. Не один спит, а с девочкой — что же, мальчик растет. Все в порядке вещей, пока он здоров и счастлив.

Дядя Андрей, высокий чин так называемого в определенных кругах «Арбатского военного округа», вносил в совместную царьковскую жизнь нотку реальности: он один умел говорить племяннику «нет». Один умел настоять на своем — например, с первого же класса, несмотря на гневные вопли малыша и на его постоянные попытки симулировать простуду и нагреть на батарее градусник в приказном порядке отдал его сразу в две спортивные секции, на самбо и на легкую атлетику, чтобы не посрамить честь семьи. Впрочем, меньше чем через десять лет Леша уже был ему благодарен за то, что отроком воспринимал как акт чистого насилия: к пятнадцати на животе его уже выделялись красивые рельефные мышцы, на пляже в пансионате привлекавшие девчоночьи взгляды. Да и хорош бы он был, патлатый и с гитарой, если бы притом не мог за себя постоять!

Кстати сказать, Лешины патлы вкупе с гитарой, которым тихо ужасалась бабушка, не вызывали у дяди Андрея особого отторжения. Пусть хиппует хлопец, пока молодой — подрастет, отслужит, так дурь сама собой и выскочит; этими словами дядя купил племяннику, так сказать, многолетний пропуск на все четыре стороны. Тетушка даже подсуетилась, нашла для мальчика по своим театральным каналам хорошую секцию игры на гитаре — если хочет играть, пусть играет, разносторонне одарен — тем лучше! Секцию Леша, впрочем, через полгода благополучно оставил, освоив желанные три аккорда в совершенстве — этого хватало, чтобы развлекать друзей и подбирать идеологически безопасного Визбора, а увлечение музыкой дало место новому, куда более опасному.

Конечно, следовало ожидать, что рано или поздно он приведет в дом девушку — радоваться надо, что в дом привел, а не бегает где попало, разумно сказал парой дней позже дядя Андрей на семейном совете, наливая себе стопку коньяка. И хорошо, что девчонка в доме будет — так сказать, все на виду. Девочка хорошая, чистая, все при всем, не звезда, конечно — но для первого раза сойдет, по первости ребята и на замужних западают, и на старух: кто первая даст — та и богиня, все мы были молоды, а молодость — единственный недостаток, который лечится временем, так что не бойтесь, тетки, не потонем. Главное, чтобы она его раньше времени не окрутила с ней расписываться — она же лимита, они все только об этом и думают. Город Великие Луки — своего рода диагноз, хорошо хоть не Кавказ, а то бы еще штук пять сестер через полгода навезла на вашу голову… А что женой ее называет — так хоть мамой родной пусть зовет, лишь бы бумажек лишних не подписывал.