Возвращение в Гусляр - Кир Булычёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как жаль, что я не взял фотоаппарат!
– Еще успеешь.
Стендаль не слушал. Он уже представлял себе, какие возможности откроются перед людьми. Ведь если в мозгу у человека тоже есть мышцы, можно будет за минуту придумать то, над чем бьешься месяцами и впустую. Правда, эту мысль он высказывать вслух не стал, потому что не был уверен, есть ли в мозгу мускулы.
– И когда, вы думаете, можно будет об этих опытах написать?
– В конце лета приедешь, поговорим. А что, про мех и страусов для газеты не подойдет?
Стендалю даже стыдно стало, словно он опорочил другие, тоже важные открытия.
– Я и не думал так. Я обязательно напишу о ваших замечательных достижениях.
Но проблема мышечного ограничителя настолько захватила воображение журналиста, что он с трудом мог думать о чем-либо ином.
* * *Автобус приехал в Гусляр в двенадцатом часу ночи. Он остановился на площади, и немногочисленные пассажиры вышли на скрипучий снег. Стендаль поежился от крепкого морозца, поднял воротник и поспешил домой.
Славный выдался день. День больших открытий и встреч с интересными людьми. Пройдет месяц, может, два. Зайки пришлют, как договорились, условленную телеграмму, и Стендаль сразу опубликует в газете статью об антиограничителе. Первым из всех журналистов мира. Таковы преимущества дружбы с великими изобретателями. А пока надо написать очерк о домашнем хозяйстве лесников… И там будет светлый образ отважной и работящей Клавы, такой простой и такой привлекательной женщины…
Гусляр — Саратов
Духовой оркестр — слабость Льва Христофоровина Минца. Духовой оркестр в Великом Гусляре отличный, он получил диплом на конкурсе в Вологде.
По субботам, когда оркестр выступает на открытой эстраде в парке, профессор Минц откладывает все дела, идет в парк и слушает музыку, которая напоминает ему времена молодости. Порой к нему присоединяется Саша Грубин или старик Ложкин, тоже поклонники солидных вальсов и танго об утомленном солнце.
В ту субботу Минцу с Грубиным не повезло. В городе была небольшая эпидемия гриппа, из-за чего оркестр временно лишился барабанщика и кларнетиста. Этих специалистов пришлось позаимствовать в джазовом ансамбле, игравшем обычно в ресторане «Великий Гусляр». Молодые люди, вторгшиеся в оркестр, нарушили консервативную традицию, они спешили, сбивали с толку тубу и литавры, отчего вальс «На сопках Маньчжурии» приобрел оттенок синкопированного легкомыслия.
Разочарованные ценители отошли от эстрады и присели на голубую скамейку неподалеку от пивного ларька. Высокие столики для пивохлебов, как неуважительно называл их старик Ложкин, отделялись от скамейки кустами сирени.
Минц и Грубин молчали, думали о науке, о смысле жизни и других проблемах, когда за кустами послышались голоса.
Басовитый, значительный голос произнес:
— Ты пей, Тюпкин, не стесняйся. Сегодня у меня большой день.
— А что, Эдуард, мысль есть или удача пришла?
— Мысль.
За кустами помолчали. Видно, тянули пиво.
— И какая? — раздалось через полминуты. Голос у Тюпкина был негромок и деликатен.
— Радикальная, — ответил Эдуард. — Задумал я переправлять материю на расстояние. Скажем, в Саратов.
— Ого, — тихо произнес Грубин.
— Я вас всегда уважал, Эдуард, — сказал Тюпкин, — но такие мысли почти невероятны.
— Нет преград для смелого полета ума, — ответил скромно Эдуард.
— И собираетесь внедрять? — спросил Тюпкин.
— Дай мне месяц, — ответил Эдуард. — Через месяц я эту проблему расколю, как грецкий орех. А пока — никому ни слова. Сам понимаешь, вокруг завистники, недоброжелатели.
— Разумеется, Эдуард, разумеется, — согласился Тюпкин.
Звякнули кружки о столик. Раздались шаги, и уже издалека донесся вопрос Тюпкина:
— А как: я узнаю об успехе вашей идеи?
— Через месяц, на этом же месте, — ответил Эдуард. — В это же время. И я скажу — удалось или ошибка.
Некоторое время профессор Минц и Грубин сидели в полной растерянности. Первым пришел в себя Грубин.
— Нет, — сказал он. — Для нашего маленького городка напор гениев невероятен. Нарушение статистики. И я его не знаю.
— Я тоже не знаю, — сказал Минц. — Не слышал раньше такого голоса. Н° дело не в напоре гениев. Дело в том, что передача материи на расстояние невозможна.
— Почему? — спросил Грубин.
— Потому что в ином случае я давно бы это изобрел.
Это был аргумент, спорить с которым Грубину было нелегко. Да и не хотел он спорить. Он глубоко уважал профессора Минца как человека и как мыслителя.
— Но если… — начал он неуверенно.
— Если это возможно, то я изобрету. Хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что как профессионал в науке я сильнее любого дилетанта. Я владею методом…
— Но допустим, у него, у Эдуарда, талант?
— Допускаю, — сдержанно сказал профессор и поспешил к дому.
В последующие дни Лев Христофорович буквально пропал. Выбежит утром в магазин за кефиром и на почту, куда на его имя поступали из Москвы редкие приборы и транзисторы, и сразу обратно, в кабинет-лабораторию. Если пройти по коридору, то услышите, как он ворчит, беседует сам с собой и с невидимыми соперниками.
Так прошло двадцать четыре дня. Все жильцы дома № 16 по улице Пушкинской давно уже знали о причине затворничества профессора — Грубин рассказал. Все с нетерпением ждали исхода заочной борьбы двух титанов — неведомого Эдуарда и любимого Льва Христофоровича. Несколько раз Грубин с Удаловым ходили к пивному ларьку в парке, проводили там вечера, но никого, схожего с Тюпкиным или Эдуардом, там не встретили. Предположили, что Эдуард тоже не покидает своей лаборатории.
На двадцать пятый день профессор вышел из кабинета, спустился во двор, где его соседи играли в домино в лучах заходящего солнца. Игроки замерли при виде Льва Христофоровича, вглядываясь в его умное усталое лицо.
— Ну и как? — нарушил тишину Удалов.
— Передача предметов на расстояние возможна, — сказал Минц. — Теоретически возможна.
— А практически?
Профессор вздохнул. Он был самолюбив.
— Еще придется поработать? — спросил Грубин.
— Придется, — сказал профессор. — Пошли ко мне.
Непонятного вида установка стояла посреди комнаты. По обе стороны вертикальной стойки, опутанной приборами и начерно прикрепленными печатными схемами, располагались две небольших платформы.
— Вот, — сказал профессор. — Вот то максимальное расстояние, на которое я могу передать материю. На сегодняшний день…
Он взял со стола бутылку кефира, поставил на одну платформу, включил ток, нажал несколько кнопок. Раздалось низкое жужжание, и бутылка исчезла с платформы, тут же возникнув на другой.
Раздались аплодисменты. Грубин и Удалов горячо поздравили профессора с принципиальным открытием.
— Сегодня метр, — сказал Удалов. — Завтра — на Луну.
— Конечно, так, — согласился Минц. — Но до Саратова нам далеко. Вы, друзья, не представляете, сколько нужно для этого энергии.
— Значит, и у Эдуарда не получится, — сказал Грубин. — Ведь в данной ситуации вы, Лев Христофорович, как Аполлон.
— А он Марсий? — Лев Христофорович кинул взгляд на пыльную свирель, лежавшую на подоконнике. — Нет, я никогда не буду снимать шкуру с человека, посвятившего себя науке. Даже если он ошибается, даже если он переоценил свои силы. Пускай дерзает и дальше.
— Я попробую? — спросил Удалов.
— Можно, — сказал профессор. — Вот этот рычаг до нулевой отметки, эту клавишу не до конца. Ясно?
Удалов подошел к телепортирующей установке, но не удержался, перевел рычаг за нулевую отметку, а клавишу выжал до отказа.
Бутылка исчезла, но на другую платформочку не выскочила. Вместо этого послышался глухой удар и возмущенный крик со двора.
Там, облитый кефиром, стоял старик Ложкин и был разгневан.
Пришлось. просить прощения, а потом разрешить ему телепортировать свои часы.
— Сделаем рычаг побольше, — сказал Удалов, — уже завтра добьемся ста метров.
Он не был удивлен и не чувствовал себя виноватым. Он был участником. А добрый Саша Грубин между, тем сбегал за кефиром, чтобы Минцу было что пить утром.
Напряжение росло. Приближался день, когда к пивному ларьку придет соперник. Как у него? Саратов или не Саратов? А может, провал?
С одной стороны, хотелось провала, потому что человек слаб, и патриоты из дома № 16 хотели приоритета для своего профессора. С другой стороны, врожденное чувство справедливости желало успеха неизвестному самоучке и славы городу в целом.
Ровно через месяц после того, как случайно был подслушан разговор в парке, Удалов, Грубин и Минц пошли +уда вечером. Играл духовой оркестр, играл хорошо, солидно, барабан и кларнет вышли с бюллетеня. Вечер был теплым, славным, за пивом стояла очередь. Соседи подошли к крайнему столику. Возле него нашли небольшого, сутулого человечка, который в одиночестве пил пиво.