Конец света сегодня - Надежда Первухина

– И Гера, и вы! – подал голос Сидор.

– Верно, – методично уничтожая клешнями останки наемной убийцы, сказала Анна Николаевна. – Я была сама не своя от счастья, хотя с нами еще ехали двенадцать девчонок-виолончелисток, читай – лютых соперниц. Я с ними расправилась, но об этом разговор позднее.

Итак, приехали мы в совхоз, поселились у местных жителей. Я определилась на постой к семидесятилетней, крепкой, как дуб, хозяйке по имени Прасковья Микулишна. Первым делом она показала мне, где у нее, пардон, сортир, а где огород. И то и другое было в дюжине шагов от избы. В сортире, деревянном, крепком, вместо привычной нам туалетной бумаги лежала книга «Цемент» писателя Гладкова. Я не думаю, что Прасковья Микулишна за что-то не любила именно писателя Гладкова, просто страницы в книге были мягкие. А еще изнутри туалет оклеен был старыми плакатами советских времен. Призыв одного был очень актуальным: «Даешь продукцию сверх плана!» В общем, живописный был сортир.

А в огороде у тетки Прасковьи все ходило по струночке. В теплице плодились бокастые румяные помидоры, на грядках поспевали огурцы, баклажаны, кабачки да тыквы. Ну и картошки было посажено соток двенадцать. Тетка Прасковья еще к тому же держала кур, поросят, корову и как-то ухитрялась командовать всем этим хозяйством в одиночку – муж, по ее словам, давно помер от цирроза печени.

Вот к ней и подселилась юная закомплексованная пианистка с чемоданом, полным нот и стихов Беллы Ахмадулиной.

Пару дней ушло на знакомство с деревней и местным клубом. Пианино в клубе оказалось на удивление хорошо настроенное, так что к вечеру второго дня я уже дала маленький фортепианный концерт трем кошкам и одной собаке, случайно забредшим в клуб.

На третий день, прямо в пять часов утра, будит меня тетка Прасковья и говорит:

«Неча скалдырничать! Иди свиньям помоев дай! И кур на точок выгонь!»

Я онемела, сначала от изумления, потом от возмущения. Как?! Мне – пианистке – велят нести помои свиньям! Да еще этот «точок» и куры!

«Я не за этим приехала, – сварливо сказала я тетке Прасковье. – Я приехала знакомить вас с моим искусством».

«Заладила: искуста, искуста! Жрать хочешь? Тады работай!»

И веником шуганула меня с полатей.

Пришлось мне нести помои злобному борову по кличке Басурман и его женам Нюхе, Трюхе и Ряхе. Потом я разобралась с курами, а тетка Прасковья подоила корову. Она сделала небольшой перерыв на завтрак, после чего дала мне в руки тяпку и показала, как окучивают картошку. И я поняла, что Листу и позднему Шуману так и суждено пылиться у меня в чемодане, тогда как главная моя задача – окучить двенадцать соток проклятой картошки.

Естественно, за один день это невозможно. Картошка бескрайне простиралась вокруг моей хрупкой фигурки, я натерла мозоли на ладонях и оттого плакала. Но все же вечером, вернувши тяпку в сарай и получивши от тетки Прасковьи неулыбчивое «будя» вместе с ужином, я надела свое лучшее платье и отправилась в клуб, где встретилась с сокурсниками. Выглядели они нагло и свободно. Ни одной виолончелистке не досталась хозяйка, которая прописала бы трудотерапию тщедушной студентке.

Начались танцы. Все девчонки, конечно, просто мечтали о том, чтобы их пригласил Гера. Но Геры на танцах не было. Он куда-то запропастился вместе со своей флейтой.

Я подпирала спиной дощатую стену и сверлила взглядами ненавистных виолончелисток. Они похватали себе кавалеров из местного населения и вовсю отплясывали в своих модных юбках. И тут ко мне подошел танк. Или трактор «Беларусь». В общем, по-другому описать эту гору блестевших от пота смуглых мускулов не представлялось возможным.

Одет танк был в тельняшку и спортивные штаны, ступни сорок седьмого примерно размера ласково обхватывались непомерной величины кедами. Моя голова приходилась примерно на его пуп. И вот с высоты своей многопудовости танк пробасил мне:

«Потанцуем?»

Я быстро прикинула варианты. «Да» – и его лапищи раздавливают в кисель мою талию. «Нет» – и многопудовая длань опускается мне на голову, гася последние остатки самолюбия.

И еще я вспомнила, что я – храбрая девушка. В нашей консерватории мне даже по этому поводу немного завидовали.

И я сказала, вернее, пропищала в районе фа-бемоль:

«Потанцуем!»

Одна рука гиганта на удивление бережно обвила мою талию, а другая нежно подхватила мою ладонь. Танк повел меня в танце под заигранную мелодию Доги из фильма «Мой ласковый и нежный зверь», и танцевать с ним было довольно приятно. Уже хотя бы потому, что остальные парочки расступались перед нами, как яхты перед ледоколом.

Мы потанцевали и вернулись к стенке. Но теперь возле стенки стоял диванчик, и на него мой кавалер посадил меня.

«Меня зовут Сергей», – неожиданно застенчиво объявил мой кавалер.

«Аня», – без чопорности представилась я.

«Ты у Микулишны живешь?» – спросил Сергей.

«Да. А как ты догадался?»

«У тебя мозоли на ладонях. Все городские, кого к Микулишне селят, быстро такими мозоляками обзаводятся».

«Я картошку окучивала».

«Ну и как?»

«Ужасно! – сказала я и вдруг рассмеялась. – Все равно я ее победю. Побежду. Эту картошку».

«Ты в консерватории учишься?»

«Угу. – Я удивилась тому, что трактор с первого разгона так умело проскочил заковыристое слово «консерватория». – По классу фортепиано».

«Это в смысле пианино?»

«Совершенно верно».

«Люблю пианино. Или рояль. Я сам могу играть немножко – школьная учительница по музыке меня обучила».

Я вежливо это слушала, понимая, что союз пианино и Сергея – еще один житейский абсурд. И тут мой кавалер говорит:

«Пойдем в актовый зал. Я хочу послушать, как ты играешь».

Я слегка задрала нос, и мы ушли с танцев на второй этаж клуба, где находился актовый зал. Там на сцене стояло пианино, на котором я уже давала сольный концерт перед местной живностью.

Сергей двумя пальцами приподнял меня за талию и отправил на сцену. А сам сел в переднем ряду – слушать.

Я сыграла «Баркаролу» Чайковского, потом его же «Вальс цветов», потом пару ноктюрнов Шопена. Сергей весь превратился в слух. И даже кеды его не портили.

«Ну как?» – спросила я.

«Ты здорово играешь».

«Ты, кажется, говорил, что тоже умеешь играть. Прошу», – сделала я приглашающий жест.

Сергей взобрался на сцену (полы утробно загудели) и сел за инструмент. Я стояла рядом, чего-то стыдясь. Я понимала, что этот деревенский увалень сыграет мне максимум вступление из «Лунной сонаты» и будет этим гордиться, как дурачок – красной рубахой…

Пальцы Сергея уверенно легли на клавиши. И так легко! Я вдруг увидела, что его пальцы вовсе не грубы, а, наоборот, очень чутки. И он заиграл.