Учение дона Хуана - Карлос Кастанеда

Перебирая картины, которые запомнились из моего галлюциногенного опыта, я с неизбежностью пришел к выводу, что видел мир таким образом, который в структурном отношении отличается от обычного видения. Сами по себе формы и картины, которые я видел в этих состояниях необычной реальности, всегда оставались в границах обычного визуального восприятия; совсем иным было то, как я видел. Все, что я видел, располагалось в горизонтальной плоскости зрения; не было ничего выше или ниже этого горизонта.

Каждая картина была раздражающе плоской, и в то же время обладала какой-то необычной глубиной. Точнее, вероятно, было бы сказать, что каждая картина представляла собой совокупность невероятно ясных деталей, расположенных в поле различного освещения; свет в этих полях двигался, создавая эффект вращения.

После всех моих попыток и усилий как следует все вспомнить я решил прибегнуть к серии аналогий, чтобы «понять» то, что «видел». Лицо дона Хуана, например, выглядело так, точно он смотрел на меня из-под воды. Казалось, вода течет непрерывным потоком, омывая его волосы и лицо: при этом они так увеличивались, что стоило присмотреться - и становилась видна каждая пора, каждый волосок. Вместе с тем то, что я видел, было просто массами материи, плоскими и угловатыми, и к тому же неподвижными, потому что исходивший от них свет был лишен пульсации.

Я спросил дона Хуана, что бы это все значило. Он сказал, что поскольку я впервые видел как ворона, предметы были неясными или незначительными, но со временем, когда придет опыт, все будет понятно.

Мне хотелось знать о причине той разницы, которую я заметил в движении света.

- В том, что живое, - сказал он, - происходит внутреннее движение, и когда что-либо мертво или близко к смерти, ворона сразу это видит, потому что движение останавливается или угасает, пока не исчезнет совсем. Ворона также видит, когда что-либо движется слишком быстро, и по тому же признаку может сказать, когда что-либо движется не так как надо.

- А как это понимать - «слишком быстро или не так как надо»?

- Это означает, что ворона может точно сказать, чего следует избегать, а к чему стремиться. Когда что-нибудь движется внутри слишком быстро, это означает, что оно вот-вот взорвется или ринется в атаку, и ворона будет всегда начеку и на расстоянии достаточно безопасном. Когда же внутреннее движение нормальное, это приятное зрелище, и оно будет притягивать ворону.

- В камнях есть внутреннее движение?

- Нет, ни в камнях, ни в мертвых животных, ни в засохших деревьях; но они красивые, на них приятно смотреть. Вот почему вороны крутятся возле падали. Они ею любуются. Внутри нее отсутствует малейшее движение света.

- Но когда плоть разлагается, разве в ней не происходит движение?

- Происходит, но это совсем другое движение. То, что видит ворона, это миллионы движущихся внутри плоти крохотных светящихся штучек, причем каждая светится по-своему, вот почему воронам так нравится на это смотреть. Это в самом деле незабываемое зрелище.

- Ты сам это видел, дон Хуан?

- Это может видеть каждый, кто научится превращаться в ворону. Увидишь и ты.

Тут я наконец задал мучивший меня вопрос:

- Я в самом деле стал вороной? Я имею в виду - для любого, кто меня увидит, я буду обычной вороной?

- Нет. Глупо так думать, когда имеешь дело с союзными силами. Такие вопросы бессмысленны; и в то же время стать вороной - дело обычное. Почти как фокус; пользы в этом мало. Я уже говорил - дымок не для тех, кто охотится за силой. Он только для тех, кому прежде всего нужно видеть. Я научился становиться вороной, потому что из всех птиц эти самые подходящие. Их не беспокоят никакие другие птицы, кроме разве орлов, потому что они гораздо крупнее и агрессивны, когда голодны. Но вороны летают стаями и могут за себя постоять, люди не тревожат ворон, а это немалое преимущество. Любой человек заметит большого орла, особенно если тот необычного вида, или вообще любую большую и странную птицу, но кого интересуют вороны? Ворона в безопасности. Она идеальна по размеру и по самой природе. Она может безопасно проникать куда угодно, не привлекая внимания. Можно, конечно, стать еще львом или медведем, но это довольно рискованно. Такие существа слишком большие: чтобы во что-нибудь такое превратиться, требуется слишком много энергии. Можно еще стать сверчком, или ящерицей, или хоть муравьем, но это еще опаснее, поскольку большие звери охотятся за маленькими.

Я принялся спорить и сказал, что в таком случае это и означает возможность реального превращения в ворону, или в сверчка, или во что там еще. Но он твердил, что я не понимаю.

- Чтобы научиться быть настоящей вороной, нужно много времени, - сказал он. - Ты вот, например, не изменился, и не перестал быть человеком. Необходимо кое-что еще.

- Что же именно, могу я узнать?

- А ты, может быть, и так уже знаешь. Вот если бы ты не трясся так над своим рассудком и над своим телом, то понял бы эту чудесную тайну. А так, похоже, тебе придется ждать до тех пор, пока в тебе исчезнет страх, который мешает понять, что я имею в виду.

Глава 11

Последняя запись в моих полевых тетрадях относится к событию, которое произошло в сентябре 1965 года. Это был последний урок дона Хуана, который я обозначил как «особое состояние необычной реальности», поскольку оно не имело отношения к ранее мною используемым растениям. Я думаю, дон Хуан вызвал его посредством искусного манипулирования намеками относительно себя самого; иными словами, его поведение было рассчитано на мое восприятие таким неуловимым образом, что создавало отчетливое и несомненное впечатление, будто в действительности это не он, а кто-то другой в его обличье. В результате я испытал глубокое психическое расстройство; я видел вроде бы дона Хуана, но что-то говорило о непонятной и жуткой подмене. Этому сопутствовал испытываемый сознанием невыносимый ужас, настолько острый, что совершенно вышиб меня из колеи; и я решил, пока не поздно, отказаться от дальнейшего обучения, и больше к нему не возвращался, хотя дон Хуан не изменил своего отношения ко мне как к ученику. В его оценке мой уход был лишь очередным этапом обучения, который может длиться неопределенное время. С тех пор, впрочем, он больше не делился со мной своим знанием.

Обстоятельный отчет об этом последнем опыте написан мною по истечении месяца после самого события, хотя самые важные моменты были зафиксированы в лихорадочных заметках уже на следующий день, в период сильнейшего волнения и тревоги, на смену которым пришел пик испытанного мной ужаса.

Пятница, 29 октября 1965

В четверг 30 сентября я приехал повидаться с доном Хуаном. Со мною продолжались наплывы состояний необычной реальности, несмотря на маниакальные усилия от них отделаться или, по совету дона Хуана, хоть как-то их обуздать. Я чувствовал себя все хуже, поскольку наплывы становились все более длительными. У меня обострился слух на самолеты. Когда они пролетали, рев двигателей против моей воли захватывал и поглощал внимание, полностью его парализуя, вплоть до того, что я буквально чувствовал, как улетаю вслед, как если бы находился внутри самолета или летел рядом. Ощущение было крайне неприятное, а более всего тревожило то, что я не могу от него избавиться.

Дон Хуан на этот раз очень внимательно меня выслушал и пришел к выводу, что дело серьезное - эта болезнь не что иное, как потеря души. Я сказал, что такие вот галлюцинации появились с тех самых пор, как я курю грибы, но он это отверг и сказал, что описываемые мной симптомы - что-то новенькое. Он сказал, что я и раньше боялся и воображал всякую чепуху, но сейчас я действительно околдован. Доказательство этому - то, что меня уносит гул пролетающих самолетов. Как правило, сказал он, околдованного человека, у которого утащили душу, может поймать шум ручья или реки и унести его к смерти. Затем он заставил меня описать все, что я делал до того, как появились такие галлюцинации. Я перечислил, что мог вспомнить. Исходя из моего отчета он определил место, где я потерял душу.

Я видел, что его все это сильно заинтересовало - что вообще крайне для него необычно. Разумеется, я еще больше встревожился. Он сказал, что пока не может точно определить, кто поймал мою душу, но кто бы это ни был, цель, вне всякого сомнения, меня убить или по крайней мере навести порчу. Затем он детально проинструктировал меня на предмет «боевой формы» - особой стойки, которую следует принимать и оставаться в ней, пока я нахожусь на своем благоприятном пятне. Эту стойку, которую он назвал формой для битвы, я должен был удерживать во что бы то ни стало.

Я спросил, для чего все это и с кем мне придется воевать. Он ответил, что отправляется на поиски того, кто взял мою душу, и посмотрит, нельзя ли ее вернуть обратно: я же должен до его возвращения оставаться на своем пятне. Боевая форма, сказал он, это собственно предосторожность на тот случай, если со мной во время его отсутствия что-нибудь приключится. Используется она как защита во время атаки. Для этого нужно ударять голенью о ляжку правой ноги, топая левой на манер танца, которым я должен лицом к лицу встречать атакующего.