Святые Спиркреста - Аврора Рид

на расстоянии. Тем, что я всегда на шаг отхожу от незнакомца.

Я качаю головой. В груди становится тесно, а в голове — наоборот, как будто мой череп — это широкое пустое пространство, полное вращающихся галактик. У меня такое легкое головокружение, что я боюсь, как бы не рухнуть прямо в фонтан, в аквамариновую воду, светящуюся светом подводных ламп.

— Ты не чужой, — говорю я Закари. — Ты мой друг.

На мгновение он замолкает. Даже сквозь оцепенение я вижу, что он удивлен. Он поднимает руку и нежно проводит по моей щеке, поворачивая мою голову так, чтобы я оказалась лицом к нему.

— Если бы я был твоим другом, ты бы сказала мне, что не так.

— У меня легкое головокружение.

Его брови обеспокоенно поднимаются. — Правда? Ты уже ужинала?

Я качаю головой.

— Наверное, тебе нужно поесть. Во сколько ты обедала?

Я снова качаю головой.

Он вздыхает. — Ты не обедала?

— Я забыла.

Это не совсем ложь. Я проснулась слишком поздно для завтрака, спешила на занятия, а потом слишком устала, чтобы сходить за едой в столовую. Я съела два яблока, прежде чем отправиться в кабинет мистера Эмброуза, потому что не хотела опозориться, упав перед ним в обморок.

Закари, к моему удивлению, не закатил глаза и не отчитал меня.

— Неудивительно, что у тебя голова кругом, Тео. Я поражен, что ты еще можешь ходить. — Он откидывает волосы с моего лица и улыбается. — Не хочешь ли ты прийти в столовую и оказать мне честь поужинать вместе?

Я качаю головой. — Я не хочу идти в столовую.

Он смотрит на меня секунду. — Ты по-прежнему предпочитаешь есть наедине?

Настала моя очередь удивляться. Я не ожидала, что он вспомнит об этом — я едва помню, как говорила ему.

— Хорошо, — говорит он. — Пойдем со мной.

Он протягивает мне руку, и я беру ее, позволяя ему поднять меня на ноги. Он ведет меня обратно в Старое поместье и в одну из пустых классных комнат. В это время дня все они заперты, но у него есть ключ — не знаю, почему, ведь он не префект и никогда им не был. Вероятно, учителя любят его и доверяют ему настолько, что позволяют ему иметь доступ к пустым классам.

Только когда он подводит меня к одной из парт и придвигает мне стул, я понимаю, что он все еще держит меня за руку. Его тепло струится в меня через наши соединенные ладони. Когда я сажусь и он отпускает меня, поток тепла тут же прерывается.

Закари смотрит вниз с торжественным выражением лица. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь и ждала меня, хорошо?

Я киваю.

— Обещай мне, Тео.

— Обещаю.

Он улыбается и выходит из класса, оставив свой кожаный портфель на сиденье рядом с моим. Голова все еще кружится, поэтому я складываю руки на парте и упираюсь в них лбом.

Я закрываю глаза. Закари назвал меня Тео. Он никогда не называл меня так раньше.

Тео.

Это короткое, мальчишеское и ласковое имя. Оно мне совсем не подходит, но мне нравится.

Нравится из-за того, как Закари сказал это, без объяснений, как будто мое имя занимает достаточно места в его мире, чтобы требовать прозвища.

Как будто ложь, которую я сказала ему раньше — что мы друзья, — на самом деле правда.

Закари возвращается, прижимая к груди коричневый бумажный пакет.

Я наблюдаю за ним, слегка нахмурившись, пока он спешит к нашему столу и выкладывает из бумажного пакета все необходимое: несколько тарелок, стаканов, столовых приборов. Бутылка вина, хлеб и два контейнера с едой, которые еще достаточно теплые, чтобы крышки на них нагрелись.

Когда пикник собран, Закари выкладывает еду на обе тарелки и наливает немного вина в оба бокала.

— Откуда у тебя вино? — спрашиваю я, глядя на его витрину.

— На кухне, конечно же.

— Кухонный персонал дал тебе вино?

Он улыбается мне — улыбкой победителя, ухмылкой героя. — Я вежливо попросил.

Я поднимаю бровь. — Я уверена, что ты выиграл его благодаря своему обаянию, а не только потому, что ваш отец — щедрый финансовый покровитель Академии Спиркрест.

Он смеется. — Как долго ты держишь эту пулю в патроннике своего разума?

Пока он говорит, он пододвигает к себе тарелку и берет вилку и нож. Он не прикасается ко второй тарелке, которую приготовил, не толкает ее в мою сторону, даже не указывает на нее и не смотрит. Он ест, не предлагая мне сделать то же самое, как будто для него не имеет значения, что я делаю с едой, которую он положил на эту тарелку.

— Я не стреляла, — признаю я. — Не знаю, почему я считаю, что моя обязанность — держать тебя в скромности. — Он полузакатывает глаза с забавной ухмылкой, и я добавляю: — Может, я просто боюсь, что твое эго раздуется настолько, что однажды ты взорвешься.

— Я скромен, как монах, — отвечает Закари.

— Это делает меня божеством, которое заставляет твою лысую голову склоняться в преданности?

— Всегда, — говорит он, — моя возлюбленная богиня.

Его тон уже не насмешливый, а глубокий и искренний.

Я опускаю взгляд на тарелку, стоящую передо мной, и мой желудок вздрагивает. Ложки сливочного овощного запекания и множество зелени. В некоторых контейнерах лежит нарезанный стейк, но он не положил его на мою тарелку. Я никогда не говорила ему, что являюсь вегетарианкой, но, конечно, Закари никогда бы не предположил, что знает о моих пищевых пристрастиях.

Когда он с таким почтением называет меня богиней, тарелка, которую он поставил передо мной на стол, с прилагающимися к ней порцией вина и куском хлеба, предстает передо мной в новом свете.

Неужели это поклонение Закари? Его подношение на алтарь моего благополучия?

Я придвигаю к себе тарелку и беру вилку, уставившись на еду.

Когда все эти годы назад я начала следовать маминым диетическим планам, я была уверена, что всегда буду держать себя в руках. Я не была наивной, даже тогда. Как и моя мама, я прекрасно понимала, что такое расстройство пищевого поведения, и думала, что достаточно умна, чтобы никогда не позволить своим отношениям с едой стать дисфункциональными, перерасти в болезнь.

Возможно, это наказание за мою гордыню: тошнотворное ощущение каждый раз, когда я смотрю на тарелку с едой. Волна паники, отчаянное стремление установить контроль над собой с помощью мелких, маниакальных жестов — разрезать еду на крошечные кусочки, разламывать хлеб на кусочки.

Знает ли Закари? Может ли он сказать?

Считает ли он жалким