Власть меча - Уилбур Смит

– Клянусь Господом, я почти забыл, каково это – ехать в седле с оружием в руках.

– Мы снова люди, – согласился Хендрик и, наклонившись в седле, обнял Манфреда. – Ты тоже. Твоему отцу было столько же, сколько сейчас тебе, когда мы с ним впервые отправились на войну. Теперь нам снова предстоит война. А ты такой, каким был он.

И Манфред забыл только что виденное, гордый тем, что его включили в число воинов. Он прямее сел в седле и вздернул подбородок.

Лотар повернулся на северо-восток, к внутренним землям, где лежали просторы Калахари, и повел туда свой отряд.

Ночь они провели в глубоком ущелье, которое скрывало свет их небольшого костра. Часовой поднял их негромким свистом.

Скатав одеяла, схватив ружья, они растворились во тьме.

Заржали лошади. Из темноты показался Свинья Джон и спешился. С опухшим, покрытым синяками лицом он жалобно стоял у костра, как бродячий пес, ожидающий, что его прогонят. Остальные показались из темноты и, даже не поглядев на него, никак не показывая, что заметили его, снова завернулись в одеяла.

– Ложись по другую сторону костра от меня, – хрипло сказал Лотар. – От тебя несет бренди.

И Свинья Джон облегченно и благодарно переступил с ноги на ногу: его снова приняли в отряд.

На рассвете они снова сели на лошадей и исчезли в обширной, горячей пустоте пустыни.

Дорога к шахте Х’ани была, вероятно, самой разбитой дорогой в Южной Африке, и всякий раз, проезжая по ней, Сантэн обещала себе: «Мы обязательно приведем ее в порядок». Затем доктор Твентимен-Джонс сообщал ей о стоимости строительства сотен миль дороги в пустыне, возведения мостов через реки и прокладки проходов в горах, и к Сантэн возвращались здравый смысл и бережливость.

«В конце концов, на это уходит всего три дня, и мне редко приходится ездить по ней чаще трех раз в год. К тому же это настоящее приключение».

Телеграфная линия, связавшая шахту с Виндхуком, обошлась достаточно дорого. При предварительной оценке в пятьдесят фунтов эта линия встала в сто фунтов за каждую милю, и каждый раз, глядя на бесконечную цепь столбов у дороги, соединенных блестящим медным проводом, Сантэн негодовала. Мало что дорогие, эти столбы портили вид, разрушая впечатление первозданной уединенности, которое она так ценила, оказываясь в Калахари.

Она с тоской вспоминала, как в первые годы они спали на голой земле и носили с собой воду. Теперь для ночевок были станции, возведенные через равные промежутки: круглый африканский дом – рондавель – с тростниковой крышей, ветряная мельница, поднимающая воду из глубоких скважин, постоянно живущие на каждой станции слуги, которые держат запасных лошадей, готовят еду и горячие ванны; зимними ночами в очаге горит огонь, есть даже парафиновые холодильники, которые в свирепый летний зной дают лед для вечерней рюмки виски. Дорога была разбитой, и регулярное движение автоколонн под командованием Джерарда Фьюри проделало глубокие колеи в мягкой почве и разворотило переезды через сухие русла рек, а хуже всего то, что расстояние между шинами грузовиков «форд» было больше, чем у желтого «даймлера», и поэтому Сантэн приходилось одно колесо держать в колее, а второе подскакивало и прыгало на неровной середине дороги.

Вдобавок сейчас разгар лета, и жара угнетает. Коснувшись горячего металлического корпуса «даймлера», можно обжечься до волдырей, и приходится то и дело останавливаться, когда вода в радиаторе закипает, выбрасывая в воздух высокий столб пара. Кажется, само небо мерцает, как голубое пламя, и на далеких пустынных горизонтах дрожат сверкающие стеклянные водовороты миражей.

Если бы только сумели сделать маленький холодильник, чтобы охлаждать воздух в «даймлере», как в железнодорожном вагоне. Тут Сантэн рассмеялась. «Tiens[6], должно быть, я совсем изнежилась!» Она вспомнила, как с двумя спасшими ее бушменами пешком пересекла страшную страну дюн в Намибии; им приходилось покрывать тела слоем песка, увлажненного собственной мочой, чтобы пережить страшную полуденную жару.

– Над чем ты смеешься, мама? – спросил Шаса.

– Над тем, что случилось очень давно, до твоего рождения.

– Расскажи, пожалуйста, расскажи!

Казалось, жара, пыль и безжалостная тряска на него совсем не действуют. А почему они должны на него действовать? Сантэн улыбнулась сыну. Он родился здесь. Он тоже дитя пустыни.

Шаса принял улыбку матери за согласие.

– Давай, мама. Расскажи.

– Pourquoi pas? Почему нет?

И она стала рассказывать, наблюдая за выражением его лица.

– Твоя собственная пи-пи?

Он был в ужасе.

– Это тебя удивляет? – насмешливо спросила Сантэн. – Тогда позволь рассказать, что мы делали, когда вода в наших бутылках из страусовых яиц кончилась. Старый О’ва, бушмен-охотник, отравленной стрелой убил сернобыка-самца, мы достали рубец – первый отдел желудка, выжали жидкость из его непереваренного содержимого и пили ее. Этого нам хватило, чтобы добраться до цедильных колодцев.

– Мама!

– Все в порядке, chеri, я пью шампанское, когда есть возможность, но, когда приходится, пью все, что может сохранить жизнь.

Она молчала, пока сын обдумывал ее слова, смотрела ему в лицо и видела, как отвращение сменяется уважением.

– А ты что сделал бы, chеri, выпил бы или умер? – спросила она, желая убедиться, что Шаса усвоил урок.

– Выпил, – без колебаний ответил он и страстно добавил: – Знаешь, мама, ты отличный парень.

В его устах это была высшая похвала.

– Смотри!

Она показала вперед, где палевая равнина, дальние края которой окутывала завеса миражей, казалось, покрылась светло-коричневой вуалью тонкого дыма.

Сантэн остановила «даймлер» на обочине. Они вышли и встали на подножки, чтобы лучше видеть.

– Сернобыки. Первые, кого мы встретили на пути.

Прекрасные газели двигались мимо них по плоской поверхности в одном направлении. Десятки тысяч сернобыков, – изящных маленьких животных с длинными ногами и рогами в форме лиры.

– Они идут на север, – сказала Сантэн сыну. – Должно быть, там прошли хорошие дожди, и они идут к воде.

Вдруг ближайшие к ним газели испугались чужого присутствия и начали передавать своеобразный сигнал тревоги, который буры называют «пронкинг». Выгнули спины, согнули длинные шеи так, что морда касалась передних копыт, и запрыгали на напряженных ногах, высоко и легко взмывая в мерцающий горячий воздух; из складки кожи вдоль спины показалась полоска белой длинной шерсти.

Это тревожное поведение оказалось заразительным, и вскоре тысячи газелей прыгали по равнине, как стая птиц. Сантэн соскочила с подножки и принялась подражать им, подняв пальцы одной руки над головой, как рога, а пальцами другой показывая полоску вдоль спины. Она проделала это так искусно, что Шаса расхохотался и захлопал в ладоши.