Крысиная башня - Наталья Лебедева

Он сразу понял, что молодой человек — водитель. Не хозяин, а именно водитель. Мелькнуло увесистое, уверенное имя Фред. Так водитель звал свою машину. Следом потянулось что-то темное и неясное. Мельник поднял глаза и увидел силуэт на пассажирском сиденье, но не успел понять, к чему это видение: все исчезло. Машину заволокло плотным туманом, в котором ничего не получалось разглядеть. Мельник силился прорваться сквозь густую пелену, и напряжение отнимало у него остатки тепла, подаренного жарким июльским солнцем. Мельник понял, что балансирует на краю, и отступил. Насти на съемочной площадке не было, и он лихорадочно искал голову, в которую можно было бы залезть. Мельник тронул мысли ближайшего оператора, но и там была та же молочная муть, в которой проскакивали не имеющие отношения к грузовику образы домашнего борща и загорелой худенькой девчонки с желтой, как у одуванчика, головой.

— Вячеслав? — спросила Анна.

Мельник взглянул на нее, и она отшатнулась, будто спасаясь от удара в лицо. Ее голову наполнял тот же туман.

— Вячеслав, вы скажете нам сегодня хоть что-нибудь?

— Да, сейчас, — ответил он и поднес к лицу онемевшие от холода ладони.

За его спиной Анна отступила к съемочной группе. Согревая ладони дыханием, Мельник видел, что она пьет воду и обмахивается веером. Время уходило, и он решил попробовать узнать что-нибудь от женщины, стоящей рядом с водителем. Еще не коснувшись ее, он понял, что она приходится тому матерью. Она была закрыта меньше остальных, наверное, потому, что меньше других думала о грузовике. Стоя под палящим солнцем на раскаленной дороге, глядя на стройных молоденьких ассистенток, на ухоженную, дорого одетую Анну, мать водителя вспоминала, что тоже была когда-то хороша собой. Она представляла себя счастливой молодой женщиной с густыми каштановыми волосами, одетой в красивое зеленое платье. За руку она держала сына, которому тогда было года четыре. Мальчик смотрел на маму счастливыми веселыми глазами и совсем не походил на мрачного, замкнутого в себе человека, в которого вырос.

— Вячеслав? — еще раз спросила Анна.

Дольше тянуть было нельзя. Мельник указал на молодого человека:

— Вы — водитель фуры. Это — ваша мама. Вы называете машину Фред.

Мельник замолчал, но на него смотрели, ожидая, что он скажет еще что-нибудь.

— Вы были очень красивой в молодости, — добавил он, обращаясь к матери. — И у вас было зеленое платье.

На этом испытание для Мельника закончилось. Его повели к автобусу, где уже ждала Айсылу. В руках она держала пластиковый стаканчик с горячим чаем. Заварка была в пакетиках, и чай получился невкусный, с отчетливым ароматом целлофана. Мельник выпил его, морщась, как от лекарства.

Прошло еще два с половиной часа, и последний из медиумов занял место в автобусе. Участники, утомленные жарой и ожиданием, ехали в полном молчании — на сей раз все вместе. Некоторые дремали. Выглядел бодрым только хромой. Сначала он разглядывал попутчиков, потом сказал:

— Ну а почему бы нам не познакомиться, друзья мои? Раз уж судьба свела нас вместе. Мое имя — Владимир Иванович. А фамилия — Соколов. Ну а вас, душа моя, как зовут?

— Нина, — бесцветным голосом, не поворачивая головы, ответила сидящая через проход от него ундина.

— И сколько же вам лет, юное создание?

— Семнадцать.

— И как вам испытание?

Она едва заметно пожала худеньким острым плечом.

Владимир Иванович оглянулся растерянно и весело. Медиумы по-прежнему молчали, но что-то неуловимо изменилось. Атмосфера в автобусе перестала быть напряженной. Соколов взглянул на Мельника, и тому почудилось в его взгляде скрытое превосходство.

— А я — Паша, — сказал огромный парень. Он выглядел абсолютно поникшим, его плечи округлились до бесформенности, словно были вылеплены из оплывающего воска. — Ну вы скажите, угадал кто, не? Потому что у меня хреново пошло. Не увидел я ниче. А вы как?

— Боюсь, молодой человек, — сокрушенно качая головой, ответил ему Соколов, — ничем не могу вас обрадовать. У меня все прошло вполне успешно. А у вас? — спросил он у женщины, сидевшей возле него.

— Кажется, неважно, — ответила она и улыбнулась. — Мало что сказала. Место такое: машин много, людей. Все наваливается, невозможно разобраться в ощущениях. Кстати, меня зовут Светлана.

У нее был очень приятный голос, из тех, что течет и журчит. Она говорила без акцентов и ударений, не настаивая, не внушая. Светлану было приятно слушать, но, когда она замолчала, Мельник не смог вспомнить ни одной ее фразы. То же происходило и с ее лицом. Светлана была привлекательна, но ее правильные, гармоничные черты забывались, стоило лишь отвернуться. Карие глаза смотрели спокойно, черные густые брови были слегка приподняты, будто Светлана все время ждала ответа. Лицо обрамляли мягкие, блестящие русые волосы. Светлана не казалась расчетливой мошенницей, и Мельнику стало интересно, почему она здесь. Любопытство не было праздным: события последних дней заставили его серьезно сомневаться в том, что он сможет достигнуть своей цели. Ему хотелось знать, как играют остальные и чего они хотят.

Он залез в голову Светланы и увидел, что она страдает от одиночества и чувствует себя нормально, только когда находится среди людей. Мельник задержался у нее в голове чуть дольше, чем следовало бы — в этот раз у него получилось войти очень осторожно, ничего не нарушив, — и вдруг с удивлением заметил, что слышит ее мягкий нерешительный голос, хотя в реальности Светлана молчала. Потом голосов вдруг стало два, потом три, число их росло непрерывно. Голоса навалились на Мельника лавиной. Это было странно и страшно: тысячи голосов, каждый кричал или шептал, но слов было не разобрать, звуки сливались в единый гул. Мельник подумал, что сходит с ума. Он сбежал из головы Светланы, но голоса не исчезли.

— Слава, что с тобой, улым? — спросила Айсылу.

— Все хорошо, — ответил он. — Устал.

Она посмотрела недоверчиво и внимательно, как все матери, подозревающие у ребенка болезнь. Потом повернулась к Соколову, который негромко разговаривал с Пашей.

Мельник подумал о Саше. Пытаясь справиться с голосами, он закрыл глаза и начал рисовать ее тонкое лицо. Его удивило, как, оказывается, хорошо он его знает: и линию скул, и изгиб бровей, и то, как пряди светлых волос падают на лоб.

Голоса гудели то сильнее, то тише. Он гнал от себя этот гул и продолжал вспоминать. Он сравнивал Сашино лицо, каким оно было пять лет назад, и нынешнее, осунувшееся, землисто-серое, почти безжизненное. Голоса гудели, не переставая, будто издевались над его бессилием. Выносить это было невозможно, больше всего Мельника раздражало то, что он не может разобрать слов. И тогда он вспомнил о Сашином подарке. Он приподнялся на сиденье и начал рыться в карманах пальто, поражаясь, сколько всего в них накопилось. Будто песок, он просеивал между пальцами ключи, монеты, использованные проездные метро, баночку меда, подаренную Айсылу, металлическую зажигалку, оставленную Настей, клочки бумаги, на которых редакторы писали время и место следующей съемки, мобильный телефон. И наконец среди всего этого мусора Мельник нашел Сашин подарок, маленький iPod, серебристо-голубой квадратик размером с почтовую марку. На нем почти не было записей — только то, что сохранила Саша: один альбом «Scorpions» и один — «Def Leppard». Сейчас это было то, что надо. Индикатор горел предупреждающим оранжевым, но заряда должно было хватить минут на тридцать — сорок, может быть больше. Пронзительные гитары «Скорпов» заглушили навязчивые голоса, и Мельник подумал о Саше с благодарностью.