Двойник для шута - Виктория Угрюмова

— Рад, что тебе удалось испытать это на собственном опыте, — пробормотал Аббон. — Меня настораживает одно, мой мальчик. Не дай Бог, ты окажешься прав в том, что слишком все хорошо складывается в столь опасное для тебя время. Бывает, что плата за такое счастье оказывается непомерной.

Ортон пустил коня галопом и сильно оторвался от своих спутников. Магу удалось догнать его только через минуту, и он сильно запыхался.

— Государь, государь, умерь свой пыл. В моем возрасте такие скачки отнимают гораздо больше сил, чем раньше. Подумай о моих рассыпающихся костях.

Император обернулся к нему с веселой улыбкой:

— Негодник! Недавно некая графиня изливала душу своей приятельнице так громко, что мне удалось услышать большую часть ее скорбной истории, и…

— Ты подслушивал?! — с преувеличенным возмущением воскликнул Аббон.

— Естественно. Как же еще мне узнавать, что творится у меня под носом? Так вот, она жаловалась, что ты был с ней любезен, даже слишком любезен какое-то время, а потом оставил ее ради молоденькой баронессы, которая тоже не осталась равнодушна к твоим чарам. Ты что, насильно вливаешь им свое приворотное зелье? И тебе ли говорить после этого о возрасте?

— Оставим эту тему, мой мальчик, — смущенно молвил Аббон. — Я натура творческая, увлекающаяся. Семья, дети, тихий уютный очаг еще лет триста назад перестали меня привлекать. Но объяснить это милым дамам не дано даже мне при всех моих способностях.

— Хорошо, — согласился Ортон. — Поговорим о тех сомнениях, которые возникли у тебя по поводу последних событий и которыми ты отказался со мной делиться. А как теперь, после смерти близнеца? Ты уже советовался с Сивардом?

Аббон сразу понял, о чем идет речь. Замялся, но подумал, что невозможно отмалчиваться все время.

— Нет, государь, — ответил совершенно другим тоном, серьезно и сурово. — Я еще не говорил с рыжим, но беда не в этом, а в том, что Аластеру пришла в голову некая идея. И это меня пугает сильнее всего. Аластер-то не ошибается, как бы мне того ни хотелось.

— Он мне ничего не говорил.

— Он пришел ко мне за помощью, чтобы проверить некоторые свои соображения. Ничего толкового мы с ним так и не придумали, однако и его, и меня смущает нарочитость поступков нашего врага — я, конечно, не об убийстве говорю. Вся история с подкупом, как в свое время и нападение бангалорского флота на Анамур, слишком смахивает на авантюру, чтобы всерьез относиться к такому противнику.

Двести пятьдесят лет назад твои предки решили не придавать особого значения внезапной вспышке агрессии со стороны Бангалора — посчитали это чем-то вроде мальчишества: детской болезни самоутверждения. И — верные заветам Брагана — не сочли себя вправе пройти с огнем и мечом по всему архипелагу, наказывая ни в чем не повинных жителей за глупость и злобность их владыки. Признаюсь, тогда я был одним из самых ярых сторонников такого решения. И когда наша армия все же высадилась на Алоре, всячески настаивал на том, чтобы немедленно отозвать ее назад.

Сейчас бангалорские «друзья» вновь ведут себя более чем странно, делая очевидные глупости и привлекая к себе наше внимание своим враждебным поведением. Странный расклад и тревожный — и мы с Аластером уже не можем относиться к этому с прежней снисходительностью.

— И что же вас тревожит? — непонимающе пожал плечами Ортон.

— Когда человек становится посреди рыночной площади и начинает орать во все горло: «Я дурак! Я не могу сделать ни одной толковой вещи! Я полный идиот!» — я ему не верю. Зачем оповещать об этом весь свет? А если это еще и недешево обходится… Стал бы ты, будучи каким-нибудь мелким царьком, нападать на Роан? Стал бы чуть ли не в открытую ходить по дворцу и пытаться подкупить придворных?

— Нет конечно.

— Вот и я думаю, что нет. А если человек поступает таким образом, то на уме у него что-то другое, тебе не кажется?

— Ты прав, — согласился император. — Что же теперь?

— А ничего. Просто будем учитывать это обстоятельство. Расследовать убийство. Готовиться к свадьбе. И главное — помнить, что жизнь продолжается, несмотря ни на что!

За обедом Арианна то и дело пыталась украдкой рассмотреть императора и решить для себя, с кем она имеет дело на сей раз. Но в любом случае была веселой, радостной и старалась держаться непринужденно. Она поддерживала беседу, охотно смеялась любым шуткам, и короли, присутствовавшие на обеде, были ею, безусловно, покорены. Арианну же согревала мысль о том, что Ортон все равно видит ее и гордится ею.

Остаток дня она провела с Алейей, с восторгом, словно ребенок, внимая ее бесконечным рассказам. Когда стемнело, баронесса Кадоган послала за двумя своими подругами, и вместе они помогли Арианне переодеться в кокетливый и изысканный ночной наряд. Волосы ей распустили и расчесали так, чтобы они пышным легким облаком лежали у нее на плечах. Затем Алейя смазала губы принцессы смесью меда, лимонного сока и вина, отчего они стали еще более свежими, полными и яркими. Брови девушки расчесали маленькой щеточкой, уложив их красивыми дугами, а уголки глаз немного оттенили порошком сурьмы — полезным для зрения и делающим взгляд более глубоким и притягательным.

Арианна ждала императора часам к десяти, но его все не было. Алейя Кадоган давно удалилась в свою комнату и улеглась спать, ее приятельницы отправились в правое крыло дворца. Вскоре в коридорах стало тихо, и умолкли голоса, и шагов больше не было слышно. В огромных стрельчатых окнах напротив погасли огни. Принцесса сидела на постели, поджав под себя ноги, и упрямо ждала. Рядом с ней, на низеньком столике, инкрустированном янтарем и кошачьим глазом, лежала стопка книг и маленькие пяльца с заброшенным вышиванием. Арианна то бралась за чтение, но, перелистав пару страниц, откладывала книгу в сторону, то принималась чуть ли не наугад тыкать иголкой в белый шелк платка, на котором задумала вышить монограмму Ортона. Но и это занятие ее не занимало: она надолго прерывала работу, напряженно прислушивалась, не раздадутся ли за дверью легкие, знакомые шаги.

Никогда в жизни Арианна так не мечтала увидеть другого человека. Это чувство вовсе не было похоже на ее первую, девичью влюбленность. Если тогда она все время мечтала и была счастлива своими грезами, если могла часами находиться в одиночестве, чтобы всласть напридумывать себе всяких историй, в которых белокурый герой спасал ее от разбойников, диких зверей, жестоких врагов или нелюбимого жениха — то теперь одиночество было просто невыносимым. Принцесса пыталась мечтать, как и раньше, но мысли путались, душа тосковала, и оказывалось, что самые простые слова, произнесенные Ортоном, были ей дороже любых пусть даже самых прекрасных, но придуманных ею. Ей хотелось не подвигов, совершенных во имя ее, не опасных приключений, не пылких страстей, но тихих и безыскусных радостей: светлого вечера, проведенного с любимым; куска хлеба, поделенного на двоих; счастливой жизни и спокойной старости; красивых детей. За это она была готова поступиться богатством, могуществом и властью.