Рассказы (-) - Виталий Тренев

Убедившись, что неприятель действительно отступил - шлюпки отваливали одна за другой и скрывались из виду, - весь гарнизон редута бросился к раненому товарищу.

Ермаков сидел в тени амбара, побледнев от потери крови, заткнув рану обрывком рубахи. Черные волосы свалились на лоб, покрытый бисеринками пота.

- Надо обвязать меня кругом, - оказал он Маметкулу. - Рана сквозная. Здесь затыкаю, а кровь там, по спине бежит.

- Молчи, Иваныч, сделаем все, что надо.

- Рана навылет, не трудная, кровищи только много ушло.

Маметкул и Петров сняли с Ермакова рубаху и занялись перевязкой.

- Ты, Финогеша, беги в деревню, - сказал Маметкул трубачу. - Попроси Густа, чтобы он пришел с матушкой своей. Она лечить умеет мало-мало. А ты, Семенов, подымись на мыс и следи за фрегатом. Может, они еще чего против нас затеят.

Ермакова, перевязав, положили поудобнее, и все присели подле раненого.

- Ребята, - испуганно сказал Пупков. - А вдруг да мы над нашими российскими офицерами такое своевольство учинили, а они доподлинно за пушками присланы? Пропали наши головушки!

- Ну и видно дурня, - сердито возразил Нефедов. - Нешто так бы сразу и стали в нас стрелять, коли бы это были наши российские офицеры? Они бы, конешное дело, по зубам съездили, тотчас караул бы с фрегата вызвали и нас в кандалы и под военный суд... А эти, вишь ты, сразу за пистолет да за ножи - бить насмерть. Да и матросы у них разве наши?

- Твоя правда, Нефедыч, - скороговоркою проговорил Маметкул. - Это нас собака капитан продал шведу. Не иначе, как у нашей державы нынче опять со шведом неустойка.

- Нет, - вмешался Петров, - ежели бы у нас со шведом война была, то от нас так бы легко не отступились. Что такое семь душ против целого фрегата? Свезли бы на берег пару пушек, разбили бы наш редут и передушили бы нас, как цыплят. Нет, этот кривоглазый, видно, капер какой или контрабандист. Думал с налету нас врасплох захватить, а не вышло, он и оставил дело.

- Правильно, Петров, - слабым голосом поддержал Ермаков отважного марсового. - Конечно, будь бы война, так легко бы нам не отбиться.

Вскоре прибежал Семенов с радостной вестью, что фрегат снимается и уходит в море. А затем пришел Густ и с ним еще несколько рыбаков.

Финюгеша встретил их на пути. Услыхав стрельбу, они оставили свою работу и пошли узнать, что делается у их друзей на мысе Люзе. Узнав о происшествии, рыбаки, удивляясь, покачивали головами.

- Счастливо опошлось, - сказал Густ. - Мокло пыть куже.

Старушка, мать Густа, приехала на таратайке с целым запасом целебных трав, бинтов и примочек. Осмотрев Ермакова, она подтвердила его мнение о том, что рана не опасна. Пуля прошла, не задев ни одного важного органа.

- Мать коворит, - перевел Густ, - что молотец путет стороф через тве нетели.

На вершине мыса непрерывно дежурил кто-нибудь из гарнизона редута, следя за фрегатом. Но судно, пользуясь поднявшимся ветерком, быстро уходило на северо-запад и скоро скрылось за горизонтом.

Однако матросы да рыбаки, пришедшие из деревни, считали, что опасность не миновала. Еще некоторое время нужно было быть начеку. Штроле мог еще раз попытаться овладеть пушками.

К счастью, наступали белые ночи, и опасность внезапного нападения во мраке исключалась. Но все же матросы решили, кроме обычного караульного поста у флага, поставить еще одного часового на вершине мыса, откуда хорошо было наблюдать за морем и за побережьем чуть ли не всего острова Гоольс.

Между тем "Реизенде Тобиас" пенил море далеко от острова Гоольс. В капитанской рубке, голый до пояса, сидел Штроле. Левое плечо у него вспухло, и подлекарь делал ему холодные примочки.

Князь, понурясь, стоял подле двери. Ураган брани, попреков и угроз бушевал над головой князя, пока шлюпки везли на фрегат незадачливых вояк. Но вскоре Штроле отошел. Его темной и свирепой натуре не чуждо было чувство справедливости. Он понял, что виноват во всем не менее князя. И сейчас он сменил яростную брань на едкие насмешки над проницательностью, умом и отвагою Борода-Капустина.

Князь стоял, трепеща за свою участь. Что теперь сделает с ним расходившийся пират? Ему ничего не стоит просто вышвырнуть его за борт.

Но беспокойство князя было напрасным. Штроле не собирался расставаться с Борода-Капустиным. Он понимал, что после всего случившегося, после того, как русские матросы убедились в измене своего капитана, тому нет возврата в отечество. Сейчас Штроле был единственной надеждой и опорой князя, и тот будет служить ему с верностью преданного пса, а в таких людях пират нуждался. Вдоволь поиздевавшись над трепещущим изменником, Штроле милостиво простил его и успокоил насчет дальнейшей участи: князь остается на фрегате в прежней должности, но о паях, конечно, теперь не могло быть и речи. Да и жалованья князю придется получать в четыре раза меньше, чем было условленно. Впоследствии, если он заслужит... ну, там будет видно.

С облегчением услышал князь этот приговор. Бог с ним, и с жалованьем. Была бы шкура цела.

10. ВОЗВРАЩЕНИЕ ГВОЗДЕВА

Дни после кораблекрушения, прошедшие в непрерывных и небесплодных трудах, оставили в душе мичмана прочное сознание, что он и его матросы сделали все, что было в их силах, и достойно выполнили свой долг.

Но чем дальше оставался остров Гоольс, тем тревожнее становилось мичману. Плохо, очень плохо начиналась его морская служба. Вместо дальних плаваний в неведомые страны, вместо подвигов в морских боях - нелепая гибель судна на песчаных отмелях. Вместо орденов и отличий мичмана ожидал строгий и безжалостный военный суд.

Но вот неказистое черное суденышко вошло в Ревельский порт и пришвартовалось к одному из таких же суденышек, десятками наполнявших каботажную гавань.

Переходя с судна на судно, таща на плечах скудные пожитки, выбрались наконец оборванные матросы "Принцессы Анны" на каменную набережную. Мичман и один из матросов под руки вели еще слабого, исхудавшего капитана. Зеваки сейчас же окружили группу, сразу признав в них потерпевших крушение.

Не глядя по сторонам, сгорая от стыда, построил Гвоздев своих далеко не щеголеватых матросов и, наняв для князя извозчика, пошел впереди отряда, направляясь к адмиралтейской конторе.

Мичман шел, стиснув зубы и опустив глаза. Насмешки или соболезнования прохожих и зевак приводили его в ярость. Нет, не такими представлял он в мечтах возвращения свои из славных морских походов!..

До суда и ему и князю пришлось сидеть под домашним арестом.

Наконец день, которого с невольным трепетом ожидал бедный мичман, наступил. Обоих офицеров бригантины ввели в сумрачную, гулкую залу под сводами. Председательствовал начальник стоявшего в Ревеле отряда кораблей, прославленный петровский адмирал Наум Акимович Сенявин.

Сенявин был суров и мрачен. Борода-Капустина он давно знал и не благоволил к нему. Князь, совершенно потерявшийся от страха, выглядел дряхлым, трясущимся старцем.

Гвоздеву, которого бросало то в жар, то в холод, казалось, что все происходит в каком-то тумане. В противоположность гражданским делам этой эпохи, дело о крушении бригантины не потребовало долгого разбирательства. Все решилось в тот же день.

Вахтенный журнал и показания матросов давали ясную картину происшедшего. По счастливому для князя совпадению, а также благодаря молчанию Гвоздева он оказался невиновным. Но суровый старик-адмирал чрезвычайно пренебрежительно обращался с князем. Он даже сказал ему во всеуслышание:

- А что, князь, покойный-то государь прав был, что не пускал тебя выше унтер-лейтенантского чина. Судном командовать - это не за пуншем посиживать...

О князе состоялось такое решение суда: "Хотя в сем деле прямой вины его не усмотрено, поелику, будучи больным, службы отправлять он не мог, но по некоторым обстоятельствам полагать должно, что надлежащего смотрения за порядком на судне, как то доброму и в своем деле искусному капитану надлежало бы, оный князь не оказал, а все доверил лейтенанту Пеппергорну, каковой и погубил судно, что и следствием подтверждается, а посему вышереченного князя Борода-Капустина Митрофана, на тридцатилетнюю его в российском флоте службу не взирая, согнать со службы домой без пенсиона и прочих льгот".

"От флота мичман Гвоздев, - говорилось далее, - хотя он и поступил, не сообразуясь с регламентом, изменив курс судна самовольно, за что его по уставу надлежало после жестокого на теле истязания разжаловать в матросы навечно, но как оный мичман регламент преступил не для самовольства и глупости, а к отвращению несчастья с судном, а далее при крушении бригантины, по вине лейтенанта Пеппергорна произошедшем, оный мичман Гвоздев показал свое немалое искусство и неустрашимость, почему единственно и спасены команда и корабельное имущество, по сей причине мичмана Гвоздева от всякого штрафования освободить и оставить в службе тем же чином".