Пересечение - Елена Катасонова

Они выехали к переезду и пристроились в хвост длинной вереницы машин, терпеливо застывшей у опущенного шлагбаума. Это были в основном тяжелые грузовики. Их легковушка казалась рядом с ними маленькой и беспомощной, и таким же маленьким и беспомощным показался самому себе Павел.

Вот он сидит рядом с женщиной, без которой жизнь для него останавливается, все, что в ней происходит, становится сразу бессмысленным, все крутится на одном месте — так скользят по глине колеса буксующего грузовика. Появляется Юлька — и все снова приходит в движение. Только когда она появляется, ни минутой раньше. И почему-то они врозь. Почему-то он едет в Крым с чужой ему женщиной. Но почему? Потому что прожил с той женщиной много лет? Потому что сын перешел в девятый класс? А если бы он перешел в восьмой?.. Бред какой-то!

— Павка, — осторожно коснулась его руки Юля. — Ты не молчи, ладно? Никто же ни в чем не виноват. Мы же не виноваты, что я была тогда, в институте, такой дурочкой, а ты — таким нерешительным. А теперь у тебя Саша, а у меня Аленка. Они с Володей так любят друг друга, и потом, она у меня такая слабенькая, нервная. Я три года не работала, ее поднимала…

Юля повернулась к Павлу, провела рукой по его лбу, носу, губам. Она его утешала!.. Но как она поняла, как догадалась, что ему так скверно? Она смотрела на него, и улыбалась, и держала его лицо в ладонях.

— Павка, Павка, — приговаривала она. — Ведь мы могли бы не встретиться. А мы встретились… И я так не хочу тебя потерять… И так боюсь причинить кому-то горе…

— Юлька!

Он схватил ее руки, не замечая веселых взглядов шоферов, торопливо влезающих в высокие кабины грузовиков. Сзади нетерпеливо загудели. Поднялся журавль шлагбаума. Машины запыхтели, затарахтели и, покряхтывая, тяжело переваливаясь на рельсах, двинулись через переезд.

Он вез Юлю по знакомой с детства широкой улице, по пыльной, утрамбованной грузовиками дороге, напряженно глядя перед собой. «Сейчас же прекрати, — говорил он себе. — Прекрати сейчас же! Что, в конце концов, происходит? Ну что, скажи, происходит? Вы едете в гости. Ты везешь Юлю в гости. И все. Ничего больше. Чего же ты трусишь?» Но он трусил, смертельно. Трусил и ехал к старому деревянному дому. Трусил и ставил машину у палисадника, запирал сложный, сделанный великим мастером автомобильных дел замок. Трусил и вел Юлю по узкой, скрипучей лестнице. А Юля молчала. Стояла рядом с ним, когда он запирал машину, и молчала. Шла впереди него по лестнице и молчала. И он вдруг увидел, что она тоже боится.

— Ты что? — Он тронул Юлю за плечо, и она повернулась к нему. — Ты что, малыш? — негромко повторил он.

— Не знаю… — Какие у нее огромные глаза! — Звони…

Он нажал кнопку звонка, выпрямился и улыбнулся закрытой двери. Сейчас раздастся знакомое шарканье стоптанных тети Лизиных тапочек — и тетя Лиза, осторожно спросит:

— Кто там?

Но шарканья не было, никто не шел к двери, он нажал еще, а потом еще раз и только тогда понял, что мачехи нет дома.

— Вот те на… — Он ошеломленно посмотрел на Юлю, почувствовал огромное облегчение, но тут же вспомнил, что второй ключ все еще у него, что он так и не собрался вернуть его, не заехал за бритвой и вообще не был у тети Лизы с того самого дня, когда отправился объясняться с Татьяной и попал в ловушку ее гнева, брани и слез, в ловушку собственной нерешительности, тяжкого чувства вины и темного слепого желания. Сейчас он достанет ключ, они войдут и будут совсем одни в пустой квартире.

Павел молча открыл дверь, пропустил вперед Юлю. В прихожей было прохладно, темно и тихо. Павел хотел зажечь свет, но Юля сказала: «Не надо», а он сказал: «Не думай, что я тебя заманил, ладно?» — «Это я тебя заманила», — прошептала Юля и обняла его, прижала к себе крепко-крепко и поцеловала так, что у него закружилась голова. Он поднял ее, как тогда, на берегу, перенес через порог, пронес в свою комнату и хотел положить на постель, но Юля покачала головой, и Павел посадил ее на стул, а сам сел на пол и положил голову ей на колени. Они посидели так немного, потом она опустила руку ему на голову и сказала шепотом: «Отвернись…» Он встал и замер на месте, оглушенный буханьем своего сердца, ничего не слыша, кроме этого буханья и звона в ушах. А когда повернулся, Юля уже лежала в постели, закрыв глаза, и он торопливо разделся и лег рядом с ней, боясь дотронуться до нее своими ледяными руками. Но она сама повернулась к Павлу, обняла его и прижала к себе, горячая, ласковая, родная-родная. И он стал целовать это родное тело, целовать ее руки и плечи, родинку, неожиданно попавшуюся его губам, вспухшие косточки на ногах. А потом она протянула руки — все так же, с закрытыми глазами, — протянула руки, и он обнял ее, стремясь стать с нею связанным, соединенным, быть с ней одним целым, отдать все, что у него есть, всего себя без остатка…

Они лежали, откинувшись на подушки, — ее голова на его плече, его рука в ее волосах, он вдыхал запах ее тела и ее волос — чем же они у нее все-таки пахнут? — а иногда открывал глаза, отодвигался и смотрел на нее. И тогда она открывала глаза тоже — сияющие, счастливые, гордые, — и была опять молодая-молодая, как тогда, в сквере, только еще моложе, радостнее, и было что-то в ней другое, новое, и Павел понял что: покой, полный покой — в ее глазах и губах, покой, разлитый по всему ее телу. И этот покой передался Павлу, залил его тихой волной и понес куда-то легко и уверенно. Он зарылся носом в ее душистые волосы, и они оба заснули.

Проснулись они разом, вместе. Проснулись и открыли глаза, посмотрели друг на друга и улыбнулись. Павел снова потянулся к Юльке, но она сказала: «Мы сумасшедшие. Вдруг вернется тетя Лиза?» Они встали, и Юлька снова попросила его отвернуться. Павел честно отвернулся, но уперся взглядом в зеркало, встретился в зеркале с Юлей, и они оба расхохотались.

— Ты жулик, Павка! Так нечестно! — хохотала Юлька, и он пытался возразить, но не мог, натягивал брюки и смеялся до слез.

А потом бросился к Юльке и стал помогать ей одеваться, застегивал какой-то сложный лифчик, умудрившись при этом поцеловать ее грудь, смотрел, как она расчесывает пушистые волосы, как сосредоточенно пудрит нос, осторожно проводит карандашиком чуть заметные стрелки в уголках глаз. Он смотрел и наслаждался каждым ее движением, и все, что она делала, было таким милым и трогательным, важным и интересным, а почему — неизвестно.

Они вместе застелили его узенькую кушетку — Павел с удовольствием взбивал подушки, — напились в большой комнате чаю с вареньем, съели весь хлеб — оба почему-то ужасно проголодались, — вымыли чашки и сели на мягкий, продавленный годами диван. Комнату заливало красное закатное солнце, в круглом аквариуме лениво плавали широкие разноцветные рыбы с прозрачными радужными хвостами, тикали старые, с хрипотцой, ходики.

— Мне надо домой, — шевельнулась Юлька. — Как тут у вас хорошо…

Они встали, Павел забрал бритву, оставил тете Лизе записку, еще раз окинул взглядом комнату.

— Здесь я прожил больше двадцати лет, — сказал он. — Хочешь, я дам тебе свой дневник?

— Хочу, — кивнула Юля, и он полез на сделанные еще отцом антресоли, вытащил старую, завернутую в газету тетрадь в толстом коленкоровом переплете и дал Юле. Юля развернула желтую от времени бумагу — в столбе розового света заметались пылинки, — спрятала тетрадь в сумку.

— Пошли!

Они захлопнули дверь, молча спустились во двор, сели в машину и поехали в город. Юля сидела, отстранено глядя в окно, потом вдруг спросила:

— А когда у тебя отпуск?

— Скоро, — помедлив, ответил Павел. — Через неделю… Я еду в Крым… — И тут же, испугавшись, добавил: — Но это неточно…

Он и сам не знал, что «неточно»: путевки были уже выкуплены. Но разве он мог теперь ехать?

— Понятно… — кивнула Юля. — А у меня отпуск в сентябре.

— Почему в сентябре? — Значит, она не считает его отъезд невозможным?

Юля улыбнулась:

— Мы идем в первый класс, вот почему.

Ах да, конечно, он и забыл. Первый класс. Вот оно — самое для нее главное. А не то, что случилось у тети Лизы.

Павел довез Юлю до дома. Она поцеловала его в щеку, взяла свою сумку.

— Постой! — Он схватил ее за руку: сейчас уйдет — и все. — Когда мы увидимся? Завтра?

— Завтра я пишу статью, — с запинкой сказала Юля. — С утра и до вечера. А вечером я свободна… — Она помолчала. — Но ты ведь, наверное, занят?

И такая покорная грусть была в ее голосе, что Павел взорвался.

— Нет, — крикнул он, — нет, я не занят! Ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра. Не занят, ясно? Когда тебе позвонить?

6

Он сидел, глубоко утонув в мягком кресле, и делал вид, что спит. Рядом сидела жена, у окна Саша. Татьяна читала очередной английский детектив, свою «гимнастику для мозгов», — так она называла эти маленькие, с желтым обрезом книжицы. Саша уставился в окно, хотя самолет уже поднялся над облаками и плыл теперь в густом молочном тумане.