Искупление Дабира - Морис Симашко

"О чем же попросить мне у бога?" А так как не было у него близких друзей, решил посоветоваться с женой.

"Тебе известно, что во всем мире для меня ты один, -- сказала жена. -Ты -- свет моих очей, как и я для тебя, и есть ли большая радость для нас, чем лицезрение друг друга. Попроси же у господа, чтобы даровал мне такую красоту, какой не было еще среди женщин. Ты будешь смотреть на меня и радоваться, так что дни свои мы проведем в счастье".

Так и сделал Юсиф. Всевышний внял его первой просьбе, и, проснувшись на другой день, увидел тот, что стала жена его Кирсиф не виданной еще среди людей красоты. А женщина посмотрела на себя в зеркало и в ту же минуту сделалась надменной, стала капризничать и пренебрегать мужем. "Кто равен теперь мне на свете? -- говорила она. -- А живу я с каким-то бедняком, который ест ячменный хлеб. Стар он уже для меня и не наделен благами мира. Другой бы одел меня в парчу и золото, навесил драгоценные камни, дорожил бы мной!" С утра до вечера продолжалось это, пока не выдержал Юсиф и не обратился к господу со второй просьбой: "Преврати, боже, эту женщину в медведя!"

Стала жена его медведем и принялась бродить вокруг дома, жалобно воя, а из глаз у нее текли слезы. Юсиф же один совсем замучился с детьми и хозяйством, так что не имел даже времени молиться. Тогда он обратился к богу с третьей просьбой: "Сделай так, чтобы этот оборотень-медведь стал той самой женщиной, какой была она до твоих милостей!" Тотчас же явилась перед ним Кирсиф, ласковая, заботящаяся о муже и детях, участливая. Стали они жить по-прежнему, однако сорок лет праведного житья пропали понапрасну. Могли бы лучше устроиться, но три милости божьи уже были пущены на ветер по вине женщины.

Халиф Мамун сказал однажды: "Не дай бог никогда ни одному государю, чтобы женщины говорили с ним о государственных делах, покровительствовали бы кому-нибудь, отстраняли и назначали на должности. Приметив угодливость мужей, а во дворце разглядев столько народа и войска, допустят они себе в голову разные нелепые желания. Немного времени пройдет, как уйдет неизвестно куда величие такого государя, ослабеет блеск его двора, не останется достоинства. Государство же придет в расстройство, вазир откажется от дел, и кто знает, чем такое закончится".

И Кей-Хосрой так сказал: "Всякий государь, желающий, чтобы дом его был крепок, государство не разрушалось, чтобы не терпели ущерба его сан и величие, пусть не позволяет женщинам говорить о чем-либо другом, кроме как о лакомствах и друг о друге, дабы сохранены были древние обычаи и не наступало беспокойство". Омар--сын ал-Хаттаба тоже сказал: "Слова женщин запретны для мужского слуха точно так же, как лицезрение их".

Достаточно и того, что уже приведено здесь относительно сего предмета. Но зачем так смотрела вчера на стол в углу Фатияб? Он сидел еще некоторое время, размышляя об этом, но так ни к чему и не пришел. Потом свернул написанное и отдал Магриби. Все, кроме последней главы о батинетах, успел он сделать к отъезду...

II. ВАЗИР (Продолжение)

Широко открылись железные ворота кушка, затрубили трубы. Золото халата стало нагреваться на солнце, и пыль взметалась от конских копыт. Сотня муфридов с хайльбаши во главе рысила сзади, сопровождая его к месту смотра уходящего в поход войска.

Солнце заполнило уже все небо. Пот потек струйкой из-под каркаса, на который натянут был вазирский тюрбан. Плечи ощущали безмерную тяжесть парадной одежды, и ждал он с нетерпением, когда же онемеют они. Но покойно и хорошо ему было.

Далекий гром донесся от Серахских ворот. С утра уже выстраивалось там войско, стучали барабаны и перекликались сигнальные трубы. Прямо с площади начнется поход, а к вечеру вслед войску двинется султанский дом с гаремом, дома и гаремы сановников. В каждом рабаде на большом царском пути уже приготовлены фураж и припасы. Объявлено, что якобы в Багдад к халифу направляются все они -- совершить осеннее богослужение...

Прогремели трубы стражи Ворот Знаменосца. Остались позади опустевшие улицы, столбы с батинитами, мосты. Потом затрубили у Серахских ворот, и площадь Йездан сразу открылась перед ним вплоть до дальнего канала Хурмузфарр. Еще во времена царей Эраншахра делались здесь смотры Земля была плотно утоптана, полита водой и размечена флажками, а по краям передвигалось войско, готовясь к прохождению перед высочайшим помостом.

III. ВАЗИР (Продолжение)

На своем месте -- у башен Султан-калы -- был устроен помост, и все совершалось правильно. Первым -- отдельно от всех -- взошел на него Величайший Султан. Затем свое место Великого Вазира и атабека занял он. И тогда только быстро, исподтишка толкая друг друга, поднялись сюда вазир Абу-л-Ганаим, чья нисба Тадж ал-Мульк, великий мустауфи Шараф ал-Мульк, великий туграи Маджд ал-Мульск, хаджибы Дома и Совета. Вместе с ними взошли также сипахсалары войска в расшитой одежде, с двойными и тройными золотыми поясами, и встали по другую сторону султана. В то же время внизу и по краям помоста устраивались на специальных скамьях малые эмиры, хаджибы различных служб, налимы и гости. Сзади, насколько хватало глаз, теснились люди Мерва, окрестных рабадов и селений.

Он посмотрел направо от себя и вблизи от помоста увидел некоего человека. Не соблюдая порядка, вышел тот из толпы и остановился впереди мушерифов стражи. Кто-то из них ухватил его за полу, оттащил назад. Мелькнули звезды на синем халате, и был это беспутный имам. Редкая борода его все продолжала дергаться кверху, пока спорил он с мушерифом. Но тот поднял плеть, и многоумный имам быстро отступил к положенной ему скамье для налимов...

И еще дальше, на самом краю, все смотрел кто-то в его сторону. Он сощурил глаза от солнца и увидел, что это иудейский экзиларх Ниссон.

Хорошо еще, что в нарушение правила не пришла на смотр войска Тюрчанка. Такое уже случалось, но сегодня соблюдала женщина закон...

Даже рукой как будто помахал ему назойливый иудей, и он отвернулся. Все вдруг замолчали, вытягивая шеи и вглядываясь в даль. Двадцать слонов с барабанами от сипахсаларов и эмиров войска выступили из Се-рахских ворот. Впереди мерно шагал большой белый слон, на котором были барабан и знамя сипахсалара державы. Слоны встали у башен, и Величайший Султан сделал знак рукой.

Гром больших барабанов нарушил тишину дня. В ту же минуту им ответили все барабаны войска, и небо словно бы потемнело от столь великого грохота. Взыграли одновременно большие и малые трубы, музыканты ударили в бронзовые литавры, а в начале поля возник сверкающий ряд лошадей и людей. Это шел на рысях развернутым строем первый -- Золотой хайль султанских муфридов...

Хайль за хайлем шли мимо, сверкали золото и сталь, вздрагивала земля от единого удара тысяч копыт. В одинаковые латы закованы были кони и люди, и одноцветные попоны с серебряными пластинами покрывали плечи всадников и лошадиные крупы. Красный султанский флажок трепетал на шлеме у каждого, а четкий ряд копий был словно врезан в небо. Порядок и мощь державы являло войско. И это было лишь начало...

Все происходило, как записано им в главе о парадах войска. Необходимы они, чтобы всякий человек ощутил себя лишь пылинкой в прахе перед государством. А одновременно пусть радуются и машут руками, потому что когда люди видят грозное войско, то подспудно просыпаются в них благие, полезные чувства. Очевидной становится несокрушимость этого правопорядка.

Он повернул голову, нашел глазами хитроумного имама. И даже сразу не понял, что происходит. Тот стоял посреди надимов и смеялся в свою неухоженную бороду...

IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

У клумбы с тюльпанами он стоит, а тюркская жена султана подходит и берет его за руку. Царапинка у локтя сошла у нее, и только розовый след остался на белой коже. Маленький человек с пухлым лицом, который ходит всегда за ней, остается ждать в саду. Совсем рядом, за стеной, слышатся трубы...

Не выпуская руки, ведет она его к дому, где хранятся книги. Чисто промытым песком посыпана дорожка.

А навстречу вдруг выходит ученый имам в халате со звездами, и она улыбается ему...

Высоко под потолком лишь узкое окно, и темно кажется ему здесь после яркого солнца. Большие и малые книги с бронзовыми застежками стоят в нишах. Она вдруг берется за другую его руку и тянется к нему губой. Горячую влажность языка и зубы ее чувствует он.

Радостное тепло возникает в ногах, поднимается кверху. Грудь ее мешает стоять им так. Она переступает с ноги на ногу, толкая его коленом. Все безмерно напрягается, и тяжело становится ему дышать.

Тогда она отпускает его, быстро выбрасывает на пол что-то из ниши. Это кошма с круглыми солнечными разводами. И уже совсем раздетой подходит она к нему.

А он тоже уже без одежды и ложится на нее, сразу ощущая все, что знает у женщины. Но не дает она ему подумать об этом, покоряясь и требуя его снова и снова. Совсем уже вместе они, но опять и опять без перерыва происходит это, и оттопырена у нее губа...