Сам - Николай Воронов

Курнопаю удалось высвободить язык из-под фазаньего мяса и сделать желанный жевок.

Неловкость перед Болт Бух Греем поубавилась. Страх умереть почти исчез. Возобновилась способность к тщеславию, мигом исчезающая перед угрозой смерти, и он похвалил себя за проницательность: дворцовые сержанты, разъединив их семью, тем самым переключили чувства, ум, силы матери, отца, бабушки Лемурихи, его, которые дома расходовались бы друг на дружку, на создание державного блага.

— Я говорил тебе, посвященец Фэйхоа, о трудностях, испытываемых правителем…

«Фэйхоа, нежность моя и надежда, да ради встречи с тобой я сразу должен был подчиниться обряду. Трудности правителя? А знает ли он о трагических трудностях САМОГО? Нет, не скажу. Может, САМ никому не открывал этого».

— Индийский бог Шива слывет за очистителя. Почему? Он спас человечество от гибели. Демоны собирались уничтожить человечество посредством яда. Дабы спасти человечество, Шива взял яд в рот, для виду выпил. В действительности он держал яд в горле. Горло жгло. Затем он выплюнул яд. Кобра холодила шею бога, однако он принял жуткие муки. Я уподоблю себя Шиве. Демоны стремились истребить наш народ. Плохая рождаемость. Большинство детей уродцы. Процветала выпивка, наркомания, проституция. В общем, социальные болезни губили Самию. Происходило опаснейшее для экономики и независимости державы трудовое расхолаживание. Я решил спасти отечество. Революция. Реформы. Гигантские сдвиги. К несчастью, имеются недовольные, меня клеймят, проклинают. Спасителя изображают лиходеем. Мои обиды, ежели мыслить иносказаниями, яд в горле Шивы. Мое горло постоянно сжигаемо. Доверительно сознаюсь, дорогой Курнопай, вы подбавили яда. Я, правда, не имею кобры. При ненависти к зельям я холожу горло вином «Черный доктор» из Крыма. Предлагаю тост за правителей, каковые предпочитают держать в горле яд демонов и яд обид от своего народа, дабы он сохранялся и процветал…

Успел Курнопай прожевать мясо. Не прожуй он его, не исключена вероятность, что подумал бы: «Ловко притворничает, самоуправец», — но подумал он освобождение: «Все гораздо сложней. Слишком просто сбагривать всеобщие беды и уроны на САМОГО, на Черного Лебедя и на главсержа. Пожалуй, Болт Бух Грей — мыслитель, преобразователь, экспериментатор. Он заслуживает преклонения и верности. Вверяю ему судьбу».

Остатки фазаньего бока были проглочены, и Курнопай стукнул бокалом о бокал Болт Бух Грея, повертел ушами, внимая мелодиям кристаллов, и выпил персиковый самогон.

— Признательность придет. Демонов и яды обид окончательно не устранить. А я способен сделаться коброй, которая холодит шею.

Лицо Болт Бух Грея озарилось восторгом.

— Я живу в центре лукавства, — вскрикнул он. Щеки обескровились. — Никому нельзя верить, за исключением Фэйхоа. Эпоха лжи и приспособленческой трепотни. — Трагический гром расколол его голос. — Вы, любимец САМОГО и мой тогдашний кумир, после революции вы хотели стать одним из главных военачальников моей армии. Раннее властолюбие. Я чуть было не поставил на вас крест. У меня имеется недюжинное достоинство: упрямство в симпатии. Оно заставило обнадежиться. Я страдал, на грани инфаркта чувствовал себя, видя, как вы попираете взлелеянную САМИМ и мною религию. Упрямство моей симпатии одухотворялось тем, что вы идете на погибель. На понижение не пойдет ни один член, ни одна членша из моего правительства даже ради родной матери, каковую, предположим, оболгали и ее необходимо защитить ценой понижения. Вы же шли на потерю жизни, притом зная, что я определил вам исключительное предназначение. Я пью за ваши слова в мой адрес и за свою полную веру в вас…

Они выпили до дна, грохнули бокалами об пол в знак неистребимой клятвы идти вместе.

Было боковое солнце. Выскочили в тень. Омытый зеленым светом храм, огромноколесый, облепленный уютными человеческими фигурками, воспринимался в просторном котловане как повозка, перегруженная, высокая до опасности — перевернется от сильного крена, ползущая из вековечного далека. Бодро тащили повозку лошади, словно только что тронулись.

Потом львов и слонов заметил Курнопай взглядом, счастливо взлихораженный единением с Болт Бух Греем и вдохновленный бегом. И примнилось ему: пирамида повозки — человечество, минувшее и нынешнее, перегруженное до уродства изощренностями любви, лабиринтами духа и законов. Кони бога Солнца везут человечество, а стопорят их движение львы — носители хищного всеистребления и всевластия, которые пытаются подмять навсегда слонов, олицетворяющих силу, незлобивость, неповоротливую мудрость.

Хотел Курнопай спросить Болт Бух Грея, верно ли навеялось ему храмовое иносказание в долине, да увидел перед собою Киву Аву Чел. Золотой обруч охватывал ее голову, сияя сквозь волосы, причесанные под вид минаретного купола. Не наив: символ пола. Все он забывает о том, где находится и зачем сюда привезен.

Курнопай не успел огорчить свое сердце, такое, оказывается, склонное к печалям, когда оно качает кровь без антисонина, потому и весело ухмыльнулся мысли: «А люди-то существа самовлюбленные до утраты достоинства и ума. Наверно, все в архитектуре несет их образ и подобие, особенно же образ и подобие их пола. Неужели САМ не смог надоумить людей, чтоб они отражали в строениях образы деревьев, птиц и рыб, рисунки камня, пестроту цветов и насекомых? Сведение бессчетных обликов природы лишь к облику людей — да ведь это потери красоты и многозначности. Ничем другим их не восполнить».

— Представители народных масс в ожидании, — сказал Болт Бух Грей, обнимая Курнопая и притискивая к себе. — Сейчас вам, согласно учению САМОГО о мировом чувстве, будет дано ощутить, как энтузиазм народа, так и преклонение перед вами, головорез номер один, любимец САМОГО и мой персональный любимец!

Сияющая Кива Ава Чел, чуточно, на кончиках пальцев, подскакивавшая при словах верховного жреца, обняла Курнопая с другого бока и стала подпрыгивать выше, ей принялся вторить Болт Бух Грей. Курнопай тоже вовлекся в подскакивание, улавливая миражным от волн взором, что подпрыгивают все, кто находится здесь, наверху, и там, в низине.

Кива Ава Чел каким-то образом изловчилась и куснула Курнопая в мочку уха, а едва он строго к ней повернулся, шепнула, что это зачин ритуальной пляски. Вскоре, заморгав от счастливого неверия, он увидел приближающегося к ним скачками врача Милягу, обнятого Лисичкой и сизой девочкой, прическа которой походила на пучок ковыля, окрашенного в отваре скалистого дуба. Лишь только они совсем приблизились к ним, над горой и котловиной возникло свистящее фырканье рожков, сопровождаемое пильчатым писком скрипок.

Разомкнулись они, чтобы взяться за руки и в кольцевой припрыжке вертеться туда-обратно. Мальчишкой, припомнилось Курнопаю, по телеку видел музыкантов, курчавых от бараньих шапок, играли они на сопилках и скрипочках, повизгивавших, как девчонки; чуть на отшибе, на плоской верхушке холма, летал большой хоровод; заворожил его танец до кружения головы, а бабушка Лемуриха промолвила почему-то со вздохом, пронятым тайной: «Славяне!» Он подумал тогда, что славяне танцуют так потому, что живут среди воли, трав и цветов, мохнатых гор и прыгучих речек, и что, наверно, они исполняют музыку ветра, которую он издает, запутываясь в ветках елей, расчесывая травы, приголубливая цветы, выдувая из горных расщелин песчинки.

Теперь Курнопай подумал, хоть и был признателен Болт Бух Грею за то, что помиловал их с Милягой и устроил им праздник: «Все мы танцуем под музыку власти, даже танцуем тогда, когда презираем ее захватчиков или избранников и не хотим следовать постыдству, изобретаемому ими. Слабы мы, безвольны, быстро теряем совесть. Бедствия правды, вероятно, приемлемы для правителей всех времен и народов, потому мир докатился до своего крушения. Они, едва испытали мы их, преобразуются в наших душах в желание удовольствоваться кривдой, оберегающей от бедствий и приносящей довольство и наслаждение. Слабаки, сластолюбцы!.. Неужели все зыбки, как я? И почему это существование приемлемо для Фэйхоа? Ведь живет же, хотя ее наверняка не уродовали антисонином. САМ, да ну ТЕБЯ».

Круг остановил и победно разорвал Болт Бух Грей. Осеклись, разомкнулись хороводы сверху вниз. Расступился Сержантитет, давая дорогу платформе, оклеенной фотощитами. Шорох нейлоновых гусениц («Неужто платформы сооружены на противопехотных танках?») отвлек Курнопая от снимков, но на них обратила его внимание воодушевленная Кива Ава Чел. Зал музея Национальной Истории. Каменное панно на стене, где средь сапфировой необъятности темнеет пылевая туманность Лошадиная Голова, выполненная из гагата — дерева, что почернело и превратилось в самоцвет в морской воде. Инкрустирована туманность арагонитом. В его белых, ускользающе тонких очертаниях намеки на галактический образ великого САМОГО. Над розовым полем кровати стоит нагой, но величественный верховный жрец. Ноги жреца лобызает Лисичка. На других щитах она и Болт Бух Грей воспроизводили изображения на колесных спицах и повозке храма Солнца.