Маршрут - 21 (СИ) - Молотова Ульяна

Тоня стояла на углу около входа в подвал медпункта. Массивные железные створки, закрытые на амбарный замок и железную цепь, преграждали путь. Зловещий такой замок, чёрный и ржавый с одной стороны. Подвал находился в тени, потому снег тут ещё не весь растаял.

— Откроем? — спросила Тоня.

— Зачем? Мне вот туда как-то неохота лезть.

— Чего там страшного может быть? Первый раз в темноту лезем, что ли? Я теперь и стрелять умею.

— Стрелять умеет. В кого ты стрелять собралась, ещё и в подвале? Хочешь, чтобы уши лопнули? Или в меня попасть? Это медпункт, а там всякое может храниться, в том числе и то, чего нам трогать не следует. Я, пока не стемнело, пойду домики осмотрю.

— Ну, куда ты?

Дятел всё продолжал свою трещотку. Стучит и стучит, громко главное, прямо над головой. Они обычно делают себе капитальное жильё — дупло, в начале весны. Видимо, всё расписание попортилось с такими новыми порядками. Да и должен был он испугаться развлечений девочек, но не улетел, остался. Привыкли, судя по всему, немногочисленные представители животного мира, не обращали уже внимания на оставшихся людишек с пушками в руках и тараканами в голове. Всё долбит и долбит кору, успокоится, пройдёт минута, опять начнёт и так без остановки. Всё же что-то живёт, не только безучастные деревья и травы, которые даже города захватывать не сильно торопятся, но даже дятел.

Обычные лагерные домики, в каждом кроватей на четырёх человек, ванна и шкаф-гардероб. Отдых для всей семьи. Такие компактные турбазы точно были не для простых рабочих, а для тех, кто побогаче и поважнее, а может и наоборот. Для подавляющего большинства были пансионаты и заведения размерами побольше. Окончательно развеяли домыслы дорогое вино, что в шкафчиках тёмных хранится, и тумбочки, узоры на которых потребовали отнюдь не малого количества нервов какого-нибудь столяра. Не просто же так некоторые ровнее? В любом случае власти странно нерасторопными оказались в отношении появившейся болезни.

Трещотка дятла начинала напоминать автоматную очередь.

Оля вытащила одну бутылку вина. Всё в пыли, хоть пиши на ней. Сладкое. Красное. Из Крыма. Этикетка держалась как припаянная, и не поддеть. Лёгонький удар по стеклу, а звон чистый и яркий. Не хрусталь, ясное дело, а мелодичный. Пробка с громким хлопком улетела прямиком в потолок, отчего девчонки сильно испугались, только Кишка продолжал вальяжно расхаживать, будто и не случилось ничего. Оля поднесла горлышко к носу и вдохнула.

Вроде не испортилось.

С этой мыслью она наклонила стеклотару и вино тонким ручейком стекло ей на кончик языка. Она немного причмокнула и тут же стала отплёвываться.

— Тьфу! Горькое.

— Дай тоже попробую.

— Нельзя тебе, маленькая ещё.

— А ты чего тогда пьёшь?

— Просто вкус узнать.

— Тебе можно, значит, а мне нельзя?

— Да.

— И ладно, — Тоня усмехнулась, открыла другой шкаф, где было и стухшее пиво и водка и коньяк и много чего ещё.

— Закрой.

— Чего такого? Будто нас накажет кто-то.

— Ты пионеркой была?

— Ну, была…

— Вот и не пей всякую дрянь, — Оля подобрала пробку, сунула её в горлышко и убрала всё на место.

— Ой, и почему это тогда эту дрянь все пили? — сказала Тоня саркастически.

— Ну, людям часто тяжело приходилось, или скучно, или места в жизни не нашли, вот и топили горе в алкоголе.

— А чего скучно-то? Книги были, кружки разные, хоть дома сиди гантели тягай. Работа есть.

— Не всё так просто. Порой же становишься заложником ситуации, и всё. Или жизнь как по привычке, ты таких разве не видела ни разу? Вот они обычно и становятся алкоголиками.

— Не обращала внимания, все обычно выпивали и просто веселее становились.

— Спирт — это яд, что действует от количества по-разному. Если чуть-чуть, то можно веселее стать, а тот, кто себе помочь не может или не хочет, начинает себя медленно убивать, выпивая больше и больше. Вроде и работа есть и дети, а уже и не жизнь, а существование. И помогать смысла мало, потому что человеку жизнь не сделаешь, его только подтолкнуть к изменениям можно.

— А нам чего плохого с этого? Ради интереса попробовать не хочешь?

— Вот и говорю, горько и противно, попробовала. Хватит. Тебе так заняться нечем?

— Сейчас? Да…

— Нужно будет потом хоть шашки где-нибудь достать или карты на крайний случай, — под нос себе буркнула Оля.

Сама она толком в карты играть не умела. Только в дурака, и то лишь по причине, что дедушка с ней на пять копеек спорил, что выиграет. И главное — каждый раз выиграет и пять копеек этих себе заберёт и, улыбаясь так по-доброму, спрашивает: — Хочешь ещё раз сыграть? А Оля могла так раз пять подряд проиграть, обидеться и уйти. Только спустя три года и пять рублей таких вот игр, она отказала, а дедушка и говорит: — Молодец. Осознание урока пришло, а деньги дедушка всё равно себе забрал. Обидно было, конечно, но за дело же забрал!

Теперь и Оля растрогалась, когда нахлынули воспоминания из детства, жития пионером. Зорька, поднятие флага, гимн, взвевающиеся костры, песчаный пляж, эстафеты и другие спортивные мероприятия, в которых Оля редко, но принимала участие. Рыбалка даже, уха. Походы. Тоже хочется вспомнить что-то из этого, попробовать снова, ощутить те эмоции и чувства. А остаётся из воспоминаний лишь костёр. Большой можно сделать, огромный даже. Чтобы полыхал, как невесть что! Чтобы с другого конца реки как звезда светил! Хотелось отдохнуть, послушать в живую треск дров, а не как обычно, когда ложишься спать.

Оля достала тот самый топор. Взяла точильный камень и принялась точить. Тоня в это время читала энциклопедию, страниц пятьдесят от силы осталось. Читала она хорошо и вслух, чётко и ясно. Оля любила её слушать, в то время как работает. Так просто, легко и помогает избавить голову от навязчивых мыслей. Успокаивает.

Целью молодого лесоруба стала полумёртвая ёлочка. Раз удар! Два удар! Три удар! Кажется, будь у ёлки возможность защититься, она бы ей и не воспользовалась вовсе, такой опустошённой и одинокой она выглядела. Только трясётся вся, и сухие иголки опадают. Даже дятел затих, наблюдая за сценой убийства, а может, милосердия. Последний удар, и с треском, обломав половину веток, бедолага упала.

Оля принялась рубить её на несколько брёвешек, что было проще. Раз бревно, а вот второе и даже третье. Ловким движением поставив одно на плоский камень, дровосек принялся нарубать поленья-четвертинки. Много вышло — двадцать штук. Сухая бумага, шишки, и вот появился тихий огонёк. Подсохшие веточки, валежник и вот вырос он в три раза. Сухое полено, и третье, и пятое и вот уже горел костёр, хорошо горел и дым ввысь уходил. Отчего-то ветра сейчас совсем не было, что отлично: не нужно было каждые десять минут пересаживаться от назойливого дыма, который всегда норовит попасть прямо в глаза и нос.

Девчонки сидели, прижав коленки к груди и обхватив их руками, просто глядели на огонь, пока всё вокруг укутывалось в ночную пижаму. Тепло. Темно. Тихо. Вот разве что стрекозы не хватает, которая бы на кончик удочки села, но со стрекозой и комары проснутся, а их вот вообще не хочется.

И снова внимание приковывает небо.

— Оль, почему мы раньше так не сидели, а? В обсерватории той разок, но то — не то.

— Не знаю. Холодно было, голодно, а сейчас и сытно, и не так морозит, — Оля потянулась, вытянув руки высоко-высоко и чуть ёрзая затёкшей от долгих поездок шеей.

— Оля, а, Оля, — Тоня тоже потянулась.

— Чего?

— А в чём смысл жизни? — спросила Тоня совершенно без затеи.

— Ха-ха, ну… Вопросы у тебя, конечно. Не знаю я и знать, говоря честно, не очень-то хочу.

— Почему?

— Почему… А зачем его знать? Откуда такой интерес вообще, почему спрашиваешь?

— Ты вот всегда задумчивая такая, дядя Миша такой же был, и дедушка, тоже растерянный совсем. Меня всегда люди окружали. Не такие. Не задумчивые. Не просто же так! Не знаете, наверное, чего-то или рассказать боитесь.