Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект - Зубова Людмила Владимировна

Смущается Всадник, Гордится конь (С., 166); Стыдливости детской С гордынею конской Союз (С., 168).

Обозначение красного в цитированных строках относится и к коню, в глазах которого отразился цвет раскрытой пасти змея (или у разгоряченного битвой коня глаза налились кровью): раскосостью огнеокой. Так начинается постепенное заполнение белого (исходный цвет коня) красным.

Красным предстает и копье, окрашенное кровью змея, причем красный цвет в этом случае гиперболизируется пурпурным, а отблеск копья гиперболизированно представлен синкретической метафорой плаща и красной тучи:

Закатным лучом — копьецо твое Из длинных перстов брызжет. Иль луч пурпуровый Косит копьем? Иль красная туча Взмелась плащом? За красною тучею — Белый дом. Там впустят Вдвоем С конем (С., 170).

«За красною тучею — || Белый дом», — вероятно, 'рай, покой' — награда за победу над злом, та награда, которую победитель предпочитает традиционной сказочной награде — царевне:

А девы — не надо. По вольному хладу, По синему следу Один я поеду (С., 171).

Во втором стихотворении цикла, как и в первом, оппозиция красного и белого четко выражена в его начале и в конце:

О, тяжесть удачи! Обида Победы! Георгий, ты плачешь, Ты красною девой Бледнеешь над делом Своих двух Внезапно-чужих Рук. (…) Зардевшийся под оплеухою славы — Бледнеет. — Домой, трубачи! — Спит До судной трубы — Сыт (С, 167–169)

В четвертом стихотворении смирение Георгия, его страдание под нравственным бременем славы, отказ от награды представлены высокомерием:

Как передать твое высокомерье, — Георгий! — Ставленник небесных сил! (С., 170)

В последнем стихотворении цикла тема «ставленника небесных сил» получает развитие и разрешение в приятии лирическим «я» Цветаевой робости и кротости героя, потому что они связаны с его страданием:

Так смертная мука Глядит из тряпья (С., 172)

Приятие это окрашено в светлые тона:

О лотос мой! Лебедь мой! Лебедь! Олень мой! Ты — все мои бденья И все сновиденья! (…) Лазурное око мое — В вышину! (С., 172–173)

Таким образом, герой и конь как бы меняются своими символическими цветами: конь из белого становится красным, а герой из красного — белым. Так, в слове красный совмещаются значения красного и белого (светлого) через тему страдания как критерия святости.

Е. Фарыно показывает, что и в поэме «На красном коне», и в цикле «Георгий» «непосредственная борьба (и тем самым непосредственное столкновение с бренностью или со смертным началом мира сего) препоручается Цветаевой двойнику „всадника“ — коню (…) „Победа“ коня (…) — победа земного порядка; победа же Георгия — победа над „победой“ и принадлежит небесному порядку. „Конь“ и „всадник“, или Георгий, являют собой два нетождественных уровня духовного. „Всадник“ запределен и никак не соприкасается с миром бренного, „конь“ же — 'посредник' и играет роль 'защиты' „всадника“ от такого соприкосновения (…) чреватого уязвлением духовного начала» (Фарыно 1985б, 323–324). При такой трактовке образов коня и всадника оказывается, что «красное» относится к миру земному, «белое» же — земное воплощение духовного начала.

В поэме «На красном коне» (И., 436–442) красный конь предстает как атрибут героя и символ огня, пожара, т. е. страсти героини:

К устам не клонился, На сон не крестил. О сломанной кукле Со мной не грустил. Всех птиц моих — на свободу Пускал — и потом — не жалея шпор, На красном коне — промеж синих гор Гремящего ледохода! Пожарные! — Широкий крик! Как зарево широкий — крик! Пожарные! — Душа горит! Не наш ли дом горит?! Сполошный колокол гремит, Качай-раскачивай язык, Сполошный колокол! — Велик Пожар! — Душа горит! Пляша от страшной красоты, На красных факелов жгуты Рукоплещу — кричу — свищу — Рычу — искры мечу. (…) — Пожарные! — Крепчай, Петух! Грянь в раззолоченные лбы! Чтобы пожар не тух, не тух! Чтоб рухнули столбы! (И., 436–437).

По сюжету поэмы символический красный конь во сне героини превращается в снежный вихрь:[9]

— То — вот он! рукой достанешь! Как дразнит: тронь! Безумные руки тянешь, И снегом — конь (И., 438).

Если красный конь героя преображается в белый вихрь, то метафоризированный сон героини предстает динамическим образом красного коня:

И внемлют ветра — и стоном В ответ на стон. Торопится красным гоном Мой конный сон (И., 439)

Далее в сцене погони четко противопоставлены белый конь героини и красный конь героя:

На белом коне впереди полков Вперед под серебряный гром подков! Посмотрим, посмотрим — в бою каков Гордец на коне на красном! (И., 440)

В сцене боя доспехи героини окрашиваются красным цветом зари и крови («На снегу лат || Не знаю: заря? кровь?» — И., 441), затем следует принятие героини героем и отказ героини от подчинения:

И шепот: такой я тебя желал! И рокот: такой я тебя избрал, Дитя моей страсти — сестра — брат — Невеста во льду — лат! Моя и ничья — до конца лет Я, руки воздев: свет! — Пребудешь? Не будешь ничья, — нет? Я, рану зажав: нет (И., 441).