Время для Звезд - Роберт Хайнлайн

Никаких особенно решительных поступков я совершать не стал, я просто получал удовольствие от общения с Пру, большое удовольствие. Я где-то слышал, что, взяв на борт ковчега животных парами. Ной разделил их – одних на правый борт, других на левый. На «Л.К.» такого не было. Чет и Мей-Лин нашли-таки возможность познакомиться достаточно близко для того, чтобы захотелось перевести это знакомство на постоянную основу. Чуть меньше половины экипажа составляли женатые пары. Перед нами, остальными, не было никаких препятствий, если нам что-то подобное приходило в голову. Но как-то уж так получалось, что присматривали за нами строже, чем это бывало дома, хотя явным и открытым этот присмотр не был. Он не производил впечатления специально организованного, но все-таки он был. Если кто-то слишком уж долго прощался в коридоре после того, как освещение притушено на ночь, всегда почему-то получалось, что мимо прошаркивал ногами дядя Альфред. Или мамочка О'Тул шла сделать себе чашку шоколада, «чтобы получше уснуть».

А то мог пройти даже сам Капитан. Мне начинало казаться, что, если дело касается происходящего на корабле, у него и на затылке есть глаза. А уж у мамочки О'Тул они точно были. Или, может быть, Дядя был как раз одним из тех гипотетических телепатов широкого спектра, но, будучи человеком очень умным и не желая нас смущать, он в этом никому не признавался.

Или мы были уж так подробно проанализированы на этих самых перфокартах Доктора Деверо, что он всегда знал, так сказать, куда заяц прыгнет, и вовремя посылал своих собачек, чтобы они его отогнали. Я бы не стал исключать такую возможность.

Все это было очень ненавязчиво – как раз сколько надо, ничего излишнего. Никому не возбранялся поцелуй-другой, если уж очень хотелось попробовать, каков он на вкус; с другой стороны, у нас напрочь отсутствовали те скандалы, которые неизбежно возникают практически в любой общине. Я совершенно уверен, что у нас этих скандалов не было, на корабле такое не скроешь. И никто, похоже, даже внимания не обращал на то, как нас – ну, скажем, – пасли.

И уж конечно мы с Пру и в мыслях не имели сделать что-нибудь, заслуживающее порицания.

Но, как бы там ни было, мы занимали друг у друга все больше и больше времени как во время вахт, так и между ними. Я не относился к этому серьезно, я имею в виду намерение жениться, но к тому, что это становится для меня все более важным, я относился серьезно. Во взглядах, которые она на меня бросала, стало появляться уже что-то интимное и даже собственническое; иногда при передаче каких-нибудь бумажек наши руки соприкасались, и тогда между нами словно искры проскакивали. Я стал оживленным, чувствовал себя великолепно, набрал четыре фунта и уж точно забыл скучать по дому.

У нас с Пру появилась привычка: в тех случаях, когда мы вместе шли с ночной вахты, устраивать налет на кладовую. Мамочка О'Тул не имела ничего против, она оставляла кладовку открытой, чтобы если кто хотел перехватить, мог это сделать – она говорила, что здесь наш дом, а не тюрьма. Мы с Пру делали себе бутерброды или изобретали какое-нибудь фантастическое съедобное месиво, ели и беседовали, пока не приходило время идти спать. О чем говорить, не имело значения, значение имело возникавшее теплое чувство. Однажды ночью мы сдали вахту. Столовая была пуста; игроки в покер разошлись рано, никто даже не засиделся допоздна за шахматами. Мы с Пру зашли в кладовку и собирались поджарить сандвичи с сыром, который изготавливали на корабле из дрожжевых культур. В кладовке было довольно тесно, и, поворачиваясь, чтобы включить маленький гриль, Пру слегка дотронулась до меня. Я ощутил запах ее волос и еще чего-то – то ли клевера, то ли фиалок. И тогда я ее обнял.

Пру не стала устраивать шума; сперва она замерла, потом расслабилась. Девушки – очень приятные существа. У них совершенно отсутствуют кости, а температура по крайней мере на пять градусов выше, чем у нас, что бы там ни показывали термометры. Я наклонил лицо, она подняла свое, закрыла глаза, и все было чудесно. С полсекунды она целовала меня, и я знал, что ей это нравится не меньше, чем мне, а это – очень сильная оценка.

А потом она вдруг вырвалась от меня, словно какой-то борец, и прижалась спиной к стене напротив меня с видом крайнего разочарования на лице. Я – разумеется – был разочарован ничуть не меньше. Она не смотрела на меня, она смотрела в никуда и вроде прислушивалась. Я все понял, такое же выражение было у нее во время сеансов связи – только сейчас вид у нее был заодно еще и крайне несчастный Я спросил:

– Пру! В чем дело?

Она не ответила, а двинулась к выходу. Она сделала уже пару шагов по направлению к двери, когда я протянул руку и схватил ее за запястье.

– Ты что, рассердилась на меня?

Пру вывернулась, потом, похоже, до нее дошло, что я еще здесь.

– Прости, Том, – сказала она. – Моя сестра сердится.

Я в жизни не встречал Пэйшенс Мэтьюз, а теперь, пожалуй, и не хотел бы ее встретить.

– Что? Я всякие глупости слыхал, но чтобы…

– Ты не понравился моей сестре, Том, – ответила она таким уверенным голосом, словно это очевидным образом все объясняло. – Спокойной ночи.

– Но…

– Спокойной ночи.

За завтраком Пру была такой же очаровательной, как и всегда, вот только когда она передавала мне булочки, искры не прыгали. Я не удивился, когда Руп в тот же день поменял вахтенное расписание, и не стал спрашивать, зачем. Пру меня не избегала, она даже танцевала со мной иногда, но огонь потух, и ни один из нас не пытался разжечь его снова.

Через много времени я рассказал эту историю Вану. Сочувствия я не дождался.

– Думаешь, тебе первому палец дверью прищемило? Пру, она прелесть, ты уж поверь дедушке ван Хаутену. Но даже если сам сэр Галахад явится на белом скакуне, и он обязан будет получить одобрение Пэйшенс, прежде чем ему будет дозволено общаться с Пру. И – зуб даю – она скажет «нет». Сама-то Пру согласна, причем очень мило и слегка глуповато, но Пэйшенс не даст согласия ни на что более интимное, чем игра в ладушки.

Эта история не обозлила меня на девушек, даже на тех из них, которым посчастливилось иметь сестер-близнецов – телепаток, только теперь я уж стал наслаждаться обществом всех их вместе. Но какое-то время после этого случая я стал чаще видеть дядю Альфреда. Он любил играть в домино, а потом, когда мы кончали игру, говорить о своей Лапочке – и, конечно, с ней. Он, и я тоже, смотрели на ее большую фотографию, и мы втроем разговаривали, причем Дядя повторял ее слова мне, а мои – ей. Она и вправду была очень хорошим ребенком. Было очень интересно познакомиться с пятилетней девочкой, крайне забавно, о чем они думают.

Однажды вечером, когда я, глядя на ее фотографию, беседовал с ними, мне пришло вдруг в голову, что прошло много времени, и Лапочка изменилась – ведь в этом возрасте меняются очень быстро. И у меня появилась блестящая мысль.