Последняя сказка братьев Гримм - Гайдн Миддлтон

— Ты не укажешь мне обратный путь к дороге? — спросил он, изучая лицо Фридриха с отметинами зубов в сумраке, который, казалось, въедался в него все глубже.

Лесоруб не отвечал. В быстро спускающейся тьме он поднял правую руку, выглядевшую бесплотной в темно-коричневом рукаве, и указал прямо вперед, мимо того места, где стояла привязанная лошадь мажордома. Принц повернулся, взобрался в великолепное седло и в просвете меж деревьев увидел огни другого домика. Ни просвета, ни дома не было видно, когда он прибыл сюда.

— Еще раз спасибо, — повторил он, пока лошадь ждала, куда он ее направит. Но лесоруб ничего не ответил. Принц знал, что сам пересек границу, возможно, отделявшую его родину от земли, которую он всегда считал родиной матери. Ему был предоставлен случай избежать того, что могло ждать его во дворце, но он решил отринуть это случай.

Он направил коня к освещенным окнам, а вскоре прискакал к маленькому озеру и на его берегу узнал домик трех прядильщиц. Теперь он скакал по тропинке, которую хорошо помнил и которая вела ко дворцу.

Глава семнадцатая

Это было похоже на верховую езду. Гримм ощущал нарушения ритма. Он представлял, что скачет по прямой проселочной дороге на такой надежной лошади, что может позволить себе рассматривать пролетающий пейзаж, хотя, как у всадника создается полное впечатление лишь в конце или середине дороги, так и ближайшая деталь терялась для него — терялось буквально все вокруг, кроме ощутимой тревоги.

Он горячо желал, чтобы возница не увидел, как он свалился с сиденья. Через минуту-две он бы, несомненно, поднялся, и никто бы ничего не узнал. (Никто же не видел, как он упал.) Он мгновенно потерял сознание. Но как только к нему подбежали, эта странная фантазия о скачке начала преследовать его, и так продолжалось какое-то время.

Все, что оказалось рядом, было нематериально, хотя он знал, что находится на оживленной улице с деревянными домами, а затем понял, что его медленно ведут лестницей, по которой он раньше столько раз поднимался. Он узнал запах сюртука человека, чья рука все время была у него на локте, даже после того, как они вошли в квартиру и обнаружили там людей, вероятно, плакальщиков на поминках. Начать с того, что он не мог отличить мужчин от женщин. Рука на локте направляла его по коридору в сторону спальни, развязывала ему шнурки, а затем помогла лечь на кровать.

Гримм, в воображении все еще мчавшийся во весь опор по дороге, смутно различал лицо своего спасителя. Затхлый запах сюртука говорил о том, что это был его брат, но он не мог вспомнить, как того зовут. Затем, когда этот человек подошел, чтобы взбить подушки, имя вспомнилось так отчетливо, что Гримм едва слышно вскрикнул:

— Фридрих!

До него донесся утешающий голос, как будто говоривший «да». Остальные тоже были в комнате, но слишком далеко, чтобы услышать их или что-то сказать.

— Фридрих! — громче повторил Гримм, обнаружив, что нос и горло совсем забиты, а вся правая сторона тела странно тяжела, будто на ней лежит земля.

Вновь прозвучал шепот:

— Ты знаешь меня…

Затем призрачная лошадь понесла Гримма слишком быстро для осмысленных бесед, хотя его собственные ответы были слышны очень хорошо. Дважды его переворачивали, и он чувствовал на себе сильные и уверенные руки, но это не были руки брата. Прохладные пальцы проверяли, раздвигали его губы, исследовали горло. Шум голосов был менее оживленным. Он слышал тихий горестный смех. Были ли его глаза закрыты или открыты, он видел лишь горизонт, а на нем — башенки далекого дворца, которые грозили раствориться, пока он до них доберется. Мужские и женские голоса стали отчетливыми. Он прислушался к вереницам слов, которыми перебрасывались над ним, как ударами.

Когда он приподнял голову, рядом были лишь двое. Молодой человек с коротко стриженными волосами стоял спиной к кровати. Женщина была его сестрой Лоттой, нет, не Лоттой, а ее подругой из аптеки «Под солнцем», девушкой, к которой Гримм питал особую симпатию — Дортхен Вильд. Она видела, что он смотрит в ее сторону, и отвела в сторонку мужчину, прежде чем подойти к кровати. «Спокойно» и «спите» были единственные слова, которые Гримм услышал от нее. Ему показалось, что она дрожит, когда мягко и нежно она отвела волосы с его лба. Все же это была не Дортхен. Возможно, красивее, но не она.

Он закрыл глаза, а когда вновь открыл, он был один. Он чувствовал, что он грязный, хотя и не так, как обычно. В открытое окно он видел не купола, а крыши домов на фоне бледного полуденного неба. У изножья кровати был умывальник, в рамке у окна с розовыми, украшенными лентой занавесками — дагерротип радостного ребенка, большой горшок темно-красной герани. Комната была удивительно чистой, но пахла чем-то вроде сырого зерна и плесени, как тридцать лет назад, когда Гримм последний раз был здесь.

Он сел на постели, что сразу облегчило заложенность носа и горла, и медленно вернуло к жизни правую часть тела. Раньше ему пришло в голову, что он умер в экипаже и его перенесли в какую-то из параллельных жизней в качестве либо наказания, либо поощрения — понять это у него не было времени. Он с удивлением подумал, что перепутал Куммеля с Вилли и их покойным малолетним братом, но это удивило его меньше, чем то, что он перепутал Августу с Дортхен. Ах, дорогая Гюстхен, которая, вероятно, председательствует сейчас в гостиной на вечере без главного почетного гостя.

Он свесил ноги с кровати и умудрился встать лишь с легкой дрожью в коленях. Даже если они его уже и не ожидали, он обязан своей племяннице и должен там появиться. Некоторые из лиц, казавшихся невыразительными при его прибытии, теперь отчетливее всплыли в памяти. Ни одного знакомого. Большинство из них по возрасту были ближе к Августе, многие еще моложе — дети.

Он осторожно, по коврикам, дошел до открытой двери. Гостиная, справа, в десяти шагах, казалась очень далекой. Одной рукой держась за обшитую панелями стену, он наконец добрался до дверного проема и посмотрел на приглушенно переговаривающееся скопление людей.

Гости в парадных костюмах и платьях, были не в своей тарелке, едва притрагиваясь к блюдам из мяса и выпечке и слегка отпивая шведский пунш. В одном конце комнаты с полированным полом — у большого рояля, служившего постаментом для множества фотографий в серебряных рамках — стоял аналой со ступеньками, на котором лежала неоткрытая книга.

Куммель первым его заметил. Широко открыв глаза, он бросился через комнату предупредить Гюстхен. Веки ее затрепетали, когда она посмотрела в сторону Гримма. Затем, к его удивлению, когда все замолчали, она рассмеялась.