Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол - Филип Фармер

К тому же при свете Хэлу легче было изучить ее тело, к которому он испытывал отчасти сексуальный интерес, отчасти — научный. Он был поражен и восхищен множеством мелких различий ее тела с телом земной женщины. Например, у нее на небе был небольшой кожистый отросток, очевидно, рудимент какого-то органа, чьи функции в процессе эволюции атрофировались. Зубов у нее было двадцать восемь — отсутствовали зубы мудрости. Это могло быть, а могло и не быть характеристикой ее предков по матери.

Он предполагал, что грудная мускулатура у нее была более развита, чем у землянок: ее конические, довольно большие груди стояли торчком. Они представляли собой тот идеал женской красоты, что веками воспевался мужчинами-художниками и скульпторами и так редко встречается в природе.

На нее не только приятно было смотреть, с ней было приятно жить рядом. По меньшей мере раз в неделю она радовала его новым нарядом: она любила шить и из материи, которую он приносил, кроила блузки, юбки и даже платья. Меняя наряды, она меняла и прически к ним. В ней всегда была прелесть новизны, и всегда она была элегантна. В первый раз в жизни, благодаря ей, Хэл понял, насколько может быть прекрасно женское тело, или, точнее сказать, он осознал, насколько прекрасно может быть тело гуманоида. И это чувство прекрасного доставляло ему огромное наслаждение. Он знал, что ее красота будет радовать его если не вечно, то по крайней мере еще очень долго.

Их взаимное удовольствие от общения друг с другом росло и укреплялось по мере того, как она овладевала его языком. Однажды она как-то сразу перешла со своего специфического французского на американский и уже через неделю смогла говорить на простые темы, постоянно расширяя свой словарь со скоростью, которая поражала даже его — опытного лингвиста.

Однако он настолько погрузился в радости совместной жизни, что даже слегка начал пренебрегать своими рабочими обязанностями: его прогресс в изучении языка сиддо замедлился.

Однажды, когда Фобо спросил его, насколько он продвинулся в чтении книг, которые он ему давал, Хэл признался ему, что пока они для него слишком трудны. Тогда Фобо дал ему учебник по эволюции для начальной школы.

— Попробуй прочитать это. Здесь два тома, но они написаны довольно простым языком. А благодаря множеству иллюстраций ты разберешься в тексте намного скорее. Он адаптирован для школьников нашим великим педагогом Ве’енаи.

Жанет так рьяно взялась за чтение этой новой книги, что Хэл окончательно разленился и потребовал, чтобы она читала ему ее вслух на сиддо и потом переводила (в учебных целях, конечно!) на американский, а если не хватало словарного запаса — на французский.

Она начала читать довольно бодро и с первой главой, в которой описывалось формирование планеты и зарождение на ней жизни, справилась довольно легко. Но так как между делом она прихлебывала коктейль, то в середине второй главы, описывающей развитие очкецов из пречленистоногих, она широко зевнула и выразительно посмотрела на Хэла. Однако он притворился, что ничего не заметил. Тогда ей пришлось читать дальше о том, как очкецы предпочли стать хордовыми. Ве’енаи отпустил парочку тяжеловесных острот о своеволии жуков-очкецов, проявляющемся по сей день. Третья глава повествовала об эволюции млекопитающих на втором континенте, достигшей своей кульминации в виде человека разумного.

— Но человек, — переводила она, позевывая, — тоже имел своих мимикрирующих паразитов. Один из них приходился дальним родственником нашему кабацкому жуку. Но, естественно, «кабацкий человек» выглядел не как очкец, а как гуманоид, и его дар преобразователя алкоголя вполне устраивал людей. Он сопровождал своих хозяев с доисторических времен и постепенно стал играть в их культуре довольно большую роль. Настолько большую, что, следуя одной из гипотез, он стал одним из основных факторов, способствовавших крушению цивилизации гуманоидов.

Однако стоит ли винить в исчезновении с лица планеты гуманоидов одних «кабацких людей», тем более что эти существа нуждаются в постоянном контроле и, как и большинство полезных вещей, могут использоваться как в добро, так и во зло?

А люди пользовались ими без всякой меры, тем более что у них в этом были помощники и подстрекатели, о которых следует сказать особо…

Жанет отложила книгу:

— Я не знаю этого слова, Хэл. Читать дальше? Это все так скучно…

— Не надо. Оставь. Лучше уж почитай что-нибудь из своего любимого комикса.

Она улыбнулась, отчего еще больше похорошела, и, отложив учебник, углубилась в «Приключения Лейфа Магнуса, любимого ученика Предтечи».

Он слушал, как она мужественно сражалась с примитивным и трескучим языком столь популярного среди матросов «Гавриила» чтива, переводя с американского на сиддо. Наконец, когда в 1037-м выпуске Лейф вступил в смертельную схватку с Ужасом с Арктура, она забастовала.

А потом у них еще долго горел свет, но они уже не читали.

Конечно, порой между ними случались конфликты и споры — Жанет ведь не была ни куклой, ни рабыней, и, если то, что говорил или делал Хэл, было ей не по нраву, она со свойственной ей прямотой тут же ему об этом заявляла. А если он смел огрызнуться в ответ, она погребала его под лавиной насмешек и упреков.

Однажды, вернувшись домой после тяжелого рабочего дня, Хэл обнял Жанет, но она, поцеловав его, сделала гримаску:

— Ты колешься. У тебя щеки как наждак. Сейчас я принесу крем, и позволь мне самой привести тебя в человеческий вид.

— А вот этого как раз делать не нужно.

— Почему? — мимоходом удивилась она, направляясь в неупоминаемую. — Мне нравится ухаживать за тобой.

Она вернулась с тюбиком средства для удаления волос.

— Садись. Сейчас я тобой займусь. А пока я буду удалять с твоего лица этот чертополох, можешь расслабиться и подумать о том, как я сильно тебя люблю.

— Да ты не понимаешь, Жанет. Мне нельзя бриться. Теперь я — ламедоносец, и мне по чину положена борода.

Она застыла с тюбиком в руках.

— Положена? Ты хочешь сказать, что у вас есть такой закон и если ты его не будешь исполнять, то станешь преступником?

— Ну, это не совсем так… В общем-то у нас нет такого закона. Это скорее обычай, как бы знак особого отличия: бороду отращивать дозволено лишь тем, кто носит на груди ламед.

— А что случится, если ее отпустит не ламедоносец?

— Откуда я знаю! — он уже начал потихоньку заводиться. — Такого еще не случалось. Это же само собой разумеется, хотя у Сигмена об этом ничего не сказано. Такие вопросы могут возникать только у чуждых нам по духу людей.

— Но борода — это такое уродство, — она стояла на своем. — Она к тому же исцарапает мне все лицо. Мне будет казаться, что я целуюсь с кустом репейника.

— В таком случае, — рявкнул он, — тебе либо придется научиться целоваться с репейником, либо научиться обходиться без поцелуев вовсе! Я обязательно отпущу бороду!

— Ну послушай, — она прильнула к нему, доверчиво глядя ему в глаза, — тебе же вовсе не обязательно ее отращивать. Что за радость быть ламедоносцем, если это не дает тебе большей свободы, чем раньше? Ты же все равно продолжаешь делать только то, что другие решили за тебя.

Хэл не знал, на что решиться: если он не согласится, то она действительно может перестать его целовать; а если он согласится с ней, то что скажут остальные ламедоносцы? На «Гаврииле» подобный жест могут счесть подозрительным.

В результате этой внутренней борьбы он заявил Жанет, что она полная дура; она ответила ему с не меньшим жаром и страстью, и кончилось все это тем, что они окончательно разругались. Причем настолько, что прошло полночи, прежде чем она сделала первые шаги к примирению. Рассвет застал их в полном согласии, умиротворенно доказывающих друг другу свою любовь.

В это прекрасное утро он побрился. И ничего не случилось: в течение трех последующих дней он не услышал на «Гаврииле» ни одного замечания и уже стал приписывать косые взгляды, которые, как ему казалось, он иногда замечал, своему воспаленному, отягощенному комплексом вины воображению. В конце концов он решил, что у всех есть дела поважнее, чем забивать себе голову вопросами, почему ламедоносец Ярроу ходит без бороды. Он до того распоясался, что стал уже подумывать, нет ли у ламедоносца других обязанностей, которыми можно было бы также пренебречь.

А на четвертый день его вызвали к Макнеффу.

Сандальфон, прежде чем ответить на приветствие, несколько минут изучал лицо Хэла своими выцветшими глазами и наконец сказал, поглаживая свою пышную холеную бороду:

— Я знаю, Ярроу, что вы с головой ушли в работу по изучению очкецов. Это похвально. Однако, несмотря на ваше рвение и самоотверженность, вам не стоит забывать о некоторых не менее важных вещах. Да, конечно, мы живем здесь, оторванные от родных корней, и все наши помыслы направлены на то, чтобы поскорее приблизить день реализации Проекта.