Теплоход "Иосиф Бродский" - Александр Проханов

Воркутинский шахтер Степан Климов собирался на шахту в ночную смену. В тесной комнатушке слабо горела лампа. На большой железной кровати спали две маленькие дочки, мутно белея лицами среди комьев одеял и подушек. Жена Антонина собирала его на работу, полуодетая, худая, с выцветшим, потерявшим красу лицом. Она была беременна. Круглился под домашней юбкой большой живот, на котором в свете лампы лежали грубые, изъеденные домашней работой руки.

— Ходишь на работу как заведенный, а зарплаты не носишь, — раздраженно говорила Антонина, глядя, как Степан натягивает куртку, сует ноги в стоптанные башмаки. — Когда зарплату начнут платить? Хлеб купить не на что, девкам туфельки надо, старые прохудились. В долг живем. А тут еще третьего носи. — Она выпучила живот. — Пойду, аборт сделаю.

— Да что ты, Тоня, не думай об этом! — испуганно воззрился Степан. — Сейчас в России каждый младенец на вес золота. Не стало детей в России. Алешка желанный!

— Пусть те родят, у кого деньги есть! А мне нищету плодить? Или сиротами их растить? Вон на шахтах аварии, что ни месяц, То взрыв, то пожар! Устали гробы носить!

— Тонь, брось тоску нагонять. — Степан приобнял жену сильной рукой, положив на худое плечо осторожные темные пальцы. — Все будет нормально, Тонь. Обещали к концу месяца зарплату за весь квартал выдать. Купим детям одежду, платье тебе красивое. Поедем в отпуск в деревню. У тебя под Воронежем в деревне хорошо, травы много, ягод. Дети в речке будут купаться, ягоды есть. Там и родишь, у матери. Хватит девок рожать, роди сына Алешку.

— Ты говоришь — родить! А где жить? Потолок вот-вот упадет. Зимой стена промерзает. Квартиру тебе не дадут, прошли времена. На новую не заработаешь. Давай соберемся и насовсем в деревню уедем. Я сплю и деревню вижу. Березу нашу вижу, рощу с ландышами, подсолнухи в поле. Давай поселимся — ты фермером станешь. Будем кроликов разводить.

— Какие, дурочка, кролики! — Степан гладил жену по нечесаным поредевшим волосам. — Какой я фермер? Я шахтер. Уголь рублю. На мне земля держится. Пока стою под землей, по ней люди ходят, машины ездят, дети на ней играют. А деньги я заработаю. Потерпи еще, Тонь. Выплатят, куда им деваться?

— Выплатят, выплатят, а я к этому времени под нож лягу! Не могу больше! Потолок течет, из окна дует, дети болеют, а тут еще авария за аварией! Тебя завалит, как мы жить будем? — Она рыдала, по бледному лицу текли слезы, живот под юбкой уродливо вспучивался. Дети в кровати, не просыпаясь, тревожно завертелись в комьях одеяла.

— Не надо, Тонь. Все будет нормально. Люблю тебя. Еще немного подожди, заживем.

Он обнимал жену, дул ей на лоб, вытирал большими темными пальцами слезы. Она перестала плакать. Вздрагивала, прижималась к мужу.

— Дай-ка послушаю. — Степан наклонился, приложил ухо к ее животу и слушал. Его темное, угловатое, сточенное о подземные пласты лицо тихо светилось нежностью. — Торкает, брыкается. На меня взглянуть хочет. Скоро увидимся, Алексей Степанович!

— Прости меня, Степа, я дура. Тебе под землю идти, а я реву. Возвращайся, ждем тебя всем семейством.

Поцеловал жену, вдохнул на прощанье ее теплый домашний запах. Подхватил суму и вышел из дома. В соседних бараках мутно желтели окна. Шахтеры собирались на смену. В темноте, под чахлыми тополями, катил трескучий автобус, собирал на шахту бригады.

Утро было солнечное, великолепное среди ленивого течения вод. Белая громада теплохода величаво скользила по зеленым отражениям, среди холмов и пригорков, на которых краснели сосняки, синели ели, кудрявились березняки и дубравы.

Не все из гостей вышли к завтраку, чтобы воспользоваться разнообразием шведского стола, любезностью обслуги, предупредительностью экипажа. Многие оставались в каютах, дремали после ночных безумств. Другие, в ожидании вечера, когда предполагалось продолжение празднеств, коротали время в зале для боулинга, за бильярдными столами или столиками для карт. Было приятно смотреть, как тучный прокурор Грустинов обыгрывал помятого за ночь господина в черной шляпе Боярского, лихо засаживал «свояка» в центральную лузу, пуская крутящийся шар в дальний угол, не промахиваясь, как это иногда с ним бывало во время процесса над Ходорковским. Верткий длинноносый Шмульрихтер, в красном колпачке и пузырящихся шортах, похожий на паяца, метал тяжелый шар так ловко, что валил сразу все кегли.

Теплоход вышел на сияющий простор водохранилища и замер среди драгоценных вспышек, серебряных завихрений, пернатых отпечатков ветра. Тяжелый якорь мягко погрузился в глубину и ушел в донный ил.

— Что случилось? Почему встали? — забеспокоились пассажиры.

— Плановая остановка, господа. Вписываемся в график движения, — успокаивал галантный капитан Яким, следуя на мостик, кланяясь встречным мужчинам, слегка улыбаясь дамам.

Есаул встретился с послом Киршбоу на средней палубе. Посол был в прекрасном расположении духа, в белой панаме, розовых шортах, в рубахе апаш. Он неплохо выспался, потому что еще до рассвета выпроводил из каюты красавицу из состава экипажа, что приглянулась ему накануне.

— Чем объяснить остановку? — спросил Киршбоу с мягкой усмешкой, которая теперь всегда появлялась на его румяных губах, когда он смотрел на Есаула.

— Не хочу вас тревожить, ваше превосходительство, но возникли непредвиденные обстоятельства, — ответил Есаул, стараясь не выдавать беспокойства.

— В чем дело, можно узнать?

— Прошу, господин посол, пройдемте на капитанский мостик. Там для вас станет понятна причина остановки.

— Вы куда? — Куприянов, свежевыбритый, благоухающий одеколоном, преградил им путь холеным, размягченным после массажа телом.

— Прошу и вас, Аркадий Трофимович, — пригласил Есаул. — Вам будет небезынтересно узнать.

Втроем они поднялись на капитанский мостик, открытую площадку, где были расставлены кресла, и в одном из них, нервный, аристократический, с солнечным моноклем, восседал министр обороны Дезодорантов — отложил стек, вытянул негнущуюся костяную ногу. На мостике было установлено спецоборудование, изготовленное в секретных лабораториях связи и информации. Торсионные генераторы посылали вдаль импульсы, которые пронизывали пространство и возвращалась на корабль голографическим изображением местности. Позволяли выявить мельчайшие подробности пейзажа, контуры и объемы предметов, вид строений, людские, невидимые глазом фигуры. Изображения проецировались на плоские экраны во всем богатстве красок. А также фокусировались в огромных голубоватых линзах, где каждый предмет был охвачен тончайшим спектром, радужным драгоценным стечением. Передающие антенны на мачтах посылали импульсы вдоль поверхности земли и на беспилотные самолеты, кружившие высоко в безоблачном небе. Объекты, облученные под разными углами, с различных высот, были воссозданы на экранах с замечательной четкостью.

— Что это? — Киршбоу изумленно взирал на экран, где виднелись строения, передвигались люди, катили машины.

— По-моему, деревня, — пренебрежительно заметил Куприянов, прижимая белесые брови к линзе. — Достопримечательность? Народные промыслы? Нам, кажется, обещали встречу с народом?

— Не советую, Аркадий Трофимович, обращаться к этому народу с предвыборной речью. Могут и пристрелить, — сдержанно заметил Есаул. — Это село еще недавно называлось Калиновка. Теперь же, когда в нее переселилось две тысячи чеченцев, она зовется Калин-Юрт.

Экраны меняли изображения, выхватывали отдельные дома, улицы, идущих по ним людей. В центре села возвышалась большая церковь, массивная, пятику-польная, в византийском стиле, но без крестов. Как и ее византийская предтеча, константинопольская Святая София, была окружена минаретами, взята в плен остроконечными башнями, на которых красовались полумесяцы. Было видно, как над входом, где обычно помещалась икона, теперь переливается арабеска. Люди подходили к мечети, стелили молитвенные коврики, падали ниц. Множество молящихся то подымали головы, то падали лицами на землю, словно колыхалось огромное травяное поле.

— Что такое? Откуда чеченцы? — изумился Киршбоу.

— База террористов. Мы уничтожаем их в Аргунском ущелье, а они возникают под Москвой. За последний месяц в окрестностях Москвы мы уничтожили пять подобных баз. Но эта возникла недавно. Отсюда они готовят теракт в нашей столице, а также тренируют боевиков для нападения на Америку.

— Но как же можно этому попустительствовать? — взволновался Киршбоу.

— Правозащитники и Европарламент связывают нам руки. Господин Куприянов в своих предвыборных документах берет под защиту чеченцев. Когда он станет Президентом России, вокруг Москвы возникнут поселения Дмитров-Юрт, Звенигород-Юрт, Клин-Юрт, Подольск-Юрт. Но уж видно, такова воля Госде-па, если он поддерживает кандидатуру Аркадия Трофимовича.