Апельсиновый сок - Мария Воронова

Миллер предложил зайти в кафе гостиницы «Ленинград», и Вероника еле устояла от волной нахлынувшего воспоминания.

– Нет, ни в коем случае!.. – Позже она узнала, что ее резкий отказ был воспринят как забота о кошельке бедного студента.

– Тогда куда же? – Миллер достал из кармана сигареты, предложил ей и закурил сам.

Болтаться с ним здесь, у Финляндского вокзала, на виду у медицинского бомонда, группами подходившего к станции метро, было в сто раз глупее, чем просто вдвоем покинуть конференцию.

«Немедленно брось сигарету! – приказала она себе. – Запиши координаты этого парня и уходи. Устроить его судьбу можно и по телефону. Зачем ты губишь себя, убиваешь те крупицы хорошего, которые в тебе еще остались? Ты превратилась в холодную и злую тварь, изнывающую от ненависти к людям, и единственное, за что ты еще можешь себя уважать, – твоя женская честность. Зачем ты хочешь растоптать и ее?»

Но вместо того чтобы послушать внутренний голос, она заставила его замолчать и безразличным тоном предложила Миллеру:

– Давайте подышим свежим воздухом, раз уж мы оказались возле вокзала.

Хуже всего было то, что она ясно видела: Миллеру тоже не хочется продолжать это знакомство!..

Дальнейшее она и теперь, по прошествии многих лет, не могла вспоминать без стыда… Вместо того чтобы разъехаться в разные стороны, они принялись по очереди звонить из автомата. Вероника сказала мужу, что встретила подругу по институту; Миллер попросил соседку забрать сестру из садика и накормить ее и мать ужином, поскольку у него образовалось выгодное дежурство.

Наворотив горы вранья, они стали ближе друг другу… Ведь оба продемонстрировали готовность изворачиваться и лгать ради того, чтобы оказаться в одной постели. Купив в ближайшем гастрономе хлеба, «Докторской» колбасы и бутылку лимонада «Буратино», парочка отправилась на дачу Смысловского.

…Стояла тишина, какая бывает только поздней осенью в опустевших дачных поселках. Дома, которые Вероника привыкла видеть в обрамлении зелени, казались незнакомыми среди голых веток. Звуки шагов по влажной земле разносились далеко-далеко, и слышно было, как последние листья падают с веток. Быстро начинало темнеть, но в поселке не зажглось ни одного окошка, и дорогу пришлось находить в тусклом сером свете фонарей. Неожиданно сзади свистнула электричка, и Вероника растерянно оглянулась, не сразу вспомнив, что они отошли от станции километра на три.

Было немного жутко, да и туфли, при всем их итальянском великолепии, мало подходили для ходьбы по дороге, густо усыпанной прелой листвой. Миллер не предложил ей руки, но Вероника понимала, что от его прикосновения ей не станет теплее и уютнее.

О чем он думал тогда, мрачно следуя за ней, она не знала до сих пор. Этого они никогда не обсуждали.

Она сразу затопила печь, но большой дом прогревался медленно, и они устроились в коконе из одеял, пытаясь согреться чаем. Крепко прижиматься друг к другу их заставляло не желание, а холод. Ничего больше. И Вероника с тоской думала о том, что им вскоре предстоит проделать на отсыревших простынях…

«Это должно было быть в моей жизни, только совсем с другим человеком! Пить чай из одной чашки, сворачиваться с любимым в один комочек, боясь высунуть из-под одеял даже нос, прижиматься друг к другу и глупо хихикать – на все это я когда-то имела право… – Она зло стряхнула пепел прямо на пол. – Да, мне хочется спать не со стариком, а с молодым парнем, что в этом странного? Души у меня больше нет, но тело живо, и оно имеет право на свои радости. Похоронить себя я всегда успею. Боже мой, какой я стала стервой… Или не стала, а всегда была такой, и Костина смерть для меня всего лишь предлог оправдать черноту, всегда царившую в моей душе».

Вспомнилась Эсфирь Давыдовна. «Бедные вы девочки, – качала она головой, – не знающие, что такое нормальные семейные отношения. Больше всего на свете вы жаждете любви, она нужнее вам, чем вода человеку, пересекшему пустыню, но вы же понятия не имеете о том, что такое любовь! Изголодавшиеся, вы хватаете первые попавшиеся отбросы и жадно тянете их в рот так, что попробуй отними. Но любовь – это не томление, которое охватывает при виде самого красивого мальчика в классе. Любовь – это когда вы идете по жизни плечом к плечу, и оба знаете, что вы самые верные и надежные союзники».

«А безответная любовь?» – спрашивала Вероника.

«Запомни, что безответной любви не бывает. Это лень, трусость и спекуляция. Если женщина не хочет вставать в семь утра, чтобы накормить мужа завтраком, стирать ему носки и гладить сорочки, она придумывает себе неразделенную страсть. Но страдать по прекрасному принцу гораздо проще, чем каждый день готовить обед субъекту, который храпит по ночам, везде разбрасывает одежду и вовремя не приходит домой. Безответная любовь – способ спрятаться от жизни, вот и все».

«Может быть, я потому и не забываю Костю, что это позволяет мне чувствовать себя несчастной страдалицей? – думала Вероника. – Жизнь обошлась со мной жестоко, значит, теперь мне можно все: завидовать, ненавидеть, заводить молодого любовника. Я использую свое горе как индульгенцию, хотя никто не отпускал мне грехов…»

До Нового года она успела много сделать для Миллера и его семейства. Конечно, без помощи мужа ей не удалось бы ни перевести девочку в хороший детский сад, где работала круглосуточная группа, ни устроить мать Миллера к психиатру, который хотя и не вернул ей рассудок, но избавил от острых приступов, ни тем более найти Миллеру необременительную работу в медицинском издательстве. Возможно, Смысловский догадывался, почему его жена так хлопочет о молодом красавце, но делал вид, что туманные объяснения вроде «сотрудница попросила меня принять участие в ее племяннике» вполне удовлетворяют его. Узнать, есть ли среди работников Вероникиного здравпункта тетка будущего врача по фамилии Миллер, не составило бы для него труда, но Смысловский не стал унижать себя и жену подозрениями. Наоборот, он проникся искренним сочувствием к судьбе талантливого юноши. Он даже попросил Веронику принести ему научные статьи Миллера и, внимательно их изучив, начал хлопотать об аспирантуре.

Теперь после работы Вероника иногда забирала сестренку Миллера из садика и приводила ее в коммунальную квартиру, где готовила обед на два-три дня, убирала и стирала белье. По правилам коммуналки семейство Миллер имело право на большую стирку только по вторникам, и она старалась оказаться здесь каждый вторник. Веронике очень хотелось, чтобы Дима заказал ей ключи от квартиры – тогда она могла бы что-то делать по хозяйству, пока он на работе или на занятиях. Но он неизменно ссылался на то, что боится оставлять Веронику наедине с матерью.