Берегите солнце - Александр Андреев

- Потом ты можешь навестить жену и дочку, - сказал я.

Комиссар вдруг заволновался, хотя всячески старался скрыть это волнение.

- Если не возражаешь, я схожу на часок. Извини меня...

Когда комиссар ушел, я позвонил Нине. Никто не отозвался. На душе было неспокойно, сердце болело, я просто чувствовал это физически.

За стеклянной перегородкой появился лейтенант Тропинин, сдержанный, подчеркнуто аккуратный, с четкими движениями.

- Машин на ходу оказалось три, - доложил он. - Остальные не пригодны. Бензин слили в эти три полуторки. Но шоферов только два.

- Ладно, что-нибудь придумаем, - сказал я. - Спросите, нет ли среди наших бойцов водителей. Продовольствия хватит на сколько суток?

- Думаю, суток на двое. С натяжкой, - ответил Тропинин. - Какое направление возьмем, чтобы разработать маршрут движения?

- Подольск, Серпухов, возможно, Тула.

- На какой час назначите выступление?

- На шесть часов завтра, - сказал я. - Соберите командиров взводов.

Тропинин привел лейтенанта Кащанова, лейтенанта Самерханова и младшего лейтенанта Олеховского. Они молча сели на диван, ожидая, что я им скажу.

- Ну, друзья, не надоело еще сидеть здесь? - спросил я. - Душа на фронт, к месту сражений, не просится?

Командиры заулыбались.

- На фронте холодно, товарищ капитан, сыро, - отозвался Кащанов. - А здесь тихо, тепло и сытно. Всю жизнь бы так провоевал...

- Да и весело, - сказал лейтенант Самерханов, коренастый, широкогрудый парень с черными сросшимися бровями, нависающими над глазами узкого и длинного разреза; он привлекал меня диковатым нравом с мгновенными вспышками радости или гнева.

- В каком смысле весело? - спросил я его.

- Людей интересных задерживали... Биографии интересные...

- Он главным образом девушек задерживал, - пояснил младший лейтенант Олеховский. - Или они его задерживали - не поймешь. С одной всю ночь на крыше продежурил, зажигательные бомбы тушил.

Самерханов подпрыгнул от внезапного возмущения:

- Зачем смеешься? Разве это плохо - зажигалки тушить?

- Сядь, тебя разыгрывают, - спокойно сказал Тропинин. - Тушил так тушил. Это похвально.

- А зачем так говорить? Зачем меня разыгрывать? Разве это честно?

- Успокойся, - сказал я. - Все уже позади. Прощайтесь с Москвой, с девушками, которые вас задерживали. Готовьтесь к долгой дороге, она будет нелегкой - сто с лишним километров... На транспорт не надейтесь. Обратите внимание на обувь, чтоб ни один из бойцов не стер ноги в пути. Не упускайте мелочей, которые могут превратиться в крупное бедствие.

- Будет исполнено, товарищ капитан, - сказал лейтенант Кащанов, всегда неторопливый и обстоятельный. - Бойцы знают, что им предстоит большой поход.

Отпустив командиров, я позвал за перегородку Петю Куделина.

- Я сейчас уйду, - сказал я ему. - Хочу попрощаться с матерью. Ты останешься здесь. Сиди у телефона. Если позвонит моя жена, скажи, чтоб ехала на Таганскую площадь. Я буду там. Если позвонят от майора Самарина, то позовешь лейтенанта Тропинина. Он здесь. Понял?

- Так точно, понял. - Куделин тут же сел за стол и пододвинул к себе телефонный аппарат.

Москва опустела. Точно ураган, ворвавшись в город, пронесся по улицам, по площадям и, наигравшись вдоволь, умчался, оставив на мостовых клочья газет, кучи мусора, россыпь расколотых стекол, осколки от зенитных снарядов. Лишь баррикады из мешков с песком, бетонные надолбы и стальные противотанковые ежи на городских оборонительных поясах - Садовом и Бульварном - держались прочно и, казалось, навсегда. На этих укреплениях предстояли последние бои за столицу...

Я шагал по знакомым, исхоженным мной улицам осажденной Москвы и с прощальной печалью оглядывался вокруг.

Чертыханов, шагая сзади меня, не тревожил вопросами - он понимал мое состояние.

Дома я застал мать в слезах.

- Наказал же меня бог непутевой девкой! - прокричала она, когда я вошел. - Что она делает, Митя!.. Скажи ты ей.

- А что, мама?

- На войну уходит, - сказала она, кивая на перегородку, за которой находилась Тоня. - Зачем мне жить, если вас не станет рядом? Ты уйдешь, она уйдет - что мне делать на свете?

Мать показалась мне маленькой, беспомощной, поникшей от горя. Выступающие лопатки вздрагивали, по морщинкам на щеках ползли слезы. Я вытирал их платком, а они все текли и текли...

- Не надо, мама, - проговорил я. - Никуда она не пойдет.

Из другой комнаты вышла Тоня, одетая в черный костюм, высокая, стройная и сильная, огромные зеленые глаза в тяжелых веках смотрели озабоченно, точно она решала глубокую жизненную задачу, но еще не решила окончательно.

- Почему ты считаешь, что я не пойду? - спросила она. - Пойду. Я была в военкомате; меня могут направить в школу военных летчиков.

Мать резко обернулась к ней, взмахнула маленькими кулачками.

- Без тебя там не обойдутся! Летчица. Не согласная я!

Я улыбнулся: мать не умела ругать нас, никогда не ругала, не могла настоять на своем, и сейчас она, наскакивая на Тоню, выглядела немного смешной, забавной и жалкой.

- Не согласная - и все тут! И ты должна мне подчиниться. Я мать! Я не велю!

- Перестань, мама, - спокойно сказала Тоня, отстраняя ее от себя. Чего раскричалась? Если я решусь, то никакие твои слезы не помогут. Перестань плакать. Перестань сейчас же. Сын уходит - ты его не останавливаешь?

Мать сказала строго, почти торжественно:

- Он сын. Разве я могу его удерживать? Мне не дано таких прав. Если матери будут удерживать своих сыновей, - кто на защиту нашу встанет? Ты, может? Такие, как ты?! Я тебя не пущу, Антонина, так и знай.

Мать для устрашения шаркнула ногой в подшитом валенке. Тоня упрямо повторила:

- Решусь - слезы твои и угрозы не помогут.

Мать снова шаркнула подшитым валенком.

- Ну и ступай! - крикнула она. - Хоть сейчас. И знай: нет у тебя матери, а я буду знать, что дочери у меня нет. Нету! Отказываюсь от тебя.

Тоня взглянула на нее громадными зелеными глазами, печально усмехнулась:

- Чего наговорила - и сама не знаешь. Отказываюсь... Умрешь ведь, если откажешься, старенькая... - Она попыталась обнять ее, но мать отстранилась, отмахиваясь:

- И умру. Лучше умереть, чем жить одной...

- Я тебе умру! - пригрозила сестра, сдавливая ее в объятиях.

- Пусти! - крикнула мать. - Пусти, говорю... Ох, косточки мои! простонала она, сдаваясь.

Через минуту мы сидели втроем на диване; Чертыханов, чтобы не мешать нам, незаметно вышел на крылечко. Мать облегченно вздохнула и улыбнулась светло-светло, как солнце, ощутила возле себя тепло наших плеч, рук.

- Никуда она от тебя не уйдет, мама, - сказал я.

Тоня промолчала, и мать толкнула ее локтем: