Железная женщина - Нина Николаевна Берберова

общеизвестны: репрессировано было на территории России всего 31 489 человек. Среди них: расстреляно – 6185, посажено в тюрьмы – 14 829, сослано в лагеря – 6407 и взято заложниками – 4068. Это был ответ ВЧК на выстрел Доры.

8 сентября Петерс вызвал к себе Локкарта, прислав за ним стражу. «Мы переводим вас в Кремль, – сказал он, – в апартаменты Белецкого». Это не предвещало ничего хорошего: Лубянка считалась как-то надежнее. В тот же вечер его перевезли. Это была небольшая квартира в Кавалерском корпусе (ныне разрушенном), чистая и удобная. Здесь когда-то жили фрейлины императриц. К его ужасу и отвращению ему на второй день подсадили Шмидхена. К этому он не был готов. Шмидхен пытался говорить с ним, но Локкарт не проронил ни одного слова. Мысль о Муре не давала ему покоя. Заложники. Попала ли она в их число? Что ей поставлено в вину? Как и где ее допрашивают? И кто? Пытают ли ее? Наконец, Локкарт попросил чернил и бумагу, перо нашлось. Он решил написать просьбу об ее освобождении, как и об освобождении его русской прислуги. Повредить это не могло. И бумага ушла к Петерсу.

Через день Шмидхена убрали, и Петерс пришел опять. Вид у него был довольный, почти счастливый; Петерс тогда узнал, что мы знаем теперь и что Локкарт тогда не знал и узнал позже от Карахана: их всех выдал Рене Маршан, корреспондент «Фигаро». Его донос заставил Петерса произвести в тот же день массовые аресты среди подданных союзных держав.

Маршан в это время все еще оставался в Москве и вместе с генералом Лавернем, консулом Гренаром и некоторыми другими приглашался на все тайные обсуждения безумных планов Рейли. Садуль дал ему на донос свое полное благословение. Он сам на эти собрания не приглашался, да он и нередко уезжал из Москвы в эти недели, начав всерьез свою карьеру инструктора Красной армии. Впрочем, если бы он и был в городе, он постарался бы сделать себя незаметным, зная, что заговорщики обречены, и решив не вмешиваться в их судьбу. Но Маршан, которому в это время было совершенно нечего делать – никакие его корреспонденции никуда дойти уже не могли, – с удовольствием наблюдал, что происходит в открытых и закрытых собеседованиях. В начале своей карьеры журналиста он побывал в Ясной Поляне, и это придало его имени некий ореол: 2 января 1910 года он получил от Софьи Андреевны разрешение приехать и взять у Толстого интервью. В 1912 году, считаясь экспертом по русским делам, он издал книгу своих корреспонденции в «Фигаро»: «Главные проблемы внутренней политики в России». В 1915-м он добровольцем пошел на русский фронт. После революции он жил года три в Москве, потом был на Балканах, затем в Венгрии и одно время обосновался в Мексике, где преподавал в мексиканском университете и в Высшей школе. Член французской компартии (по словам Локкарта, в его книге воспоминаний) до 1931 года, когда он вышел из нее, Маршан по-прежнему занимался русскими делами, а в 1949 году выпустил книгу о «франко-русских литературных параллелях».

Уже с весны 1918 года он стоял на позициях невмешательства в русские дела и хотя поддерживал идею десанта в Архангельске, но не для вооруженного наступления на Москву, а только лишь как помощь России сохранить свою территорию от немецкого захвата. К концу августа он постепенно стал все более враждебно относиться к теперь уже очевидной военной интервенции союзников: формирование на юге военных сил генерала Алексеева и организация и успех чехословацких частей убедили его, что молодой большевистской России грозит опасность уже не от немцев, которые с огромными потерями начали свое последнее отступление во Франции, тем самым показывая, что конец войны недалек, а от самой Антанты, не только помогающей контрреволюции во всех ее формах, но и оплачивающей ее, и даже создающей ее. В конце августа он написал премьеру Франции Пуанкаре длинный рапорт о секретном заседании, на которое он был приглашен и где «присутствовали люди, которых [он] хорошо знал, и один человек ему неизвестный» (это был Рейли). Он с возмущением писал, что речь шла об измене и подкупе, о проектируемом саботаже и порче железных дорог и мостов. И копию этого своего донесения он в тот же день передал в Кремль.

Через три дня Петерс пришел опять. Решение судьбы Локкарта, сказал он, будет принято, и Локкарта отдадут в руки Революционного трибунала, где Крыленко его будет обвинять в измене. Но Муру, добавил он, по просьбе Локкарта он решил освободить. Она даже получит разрешение приносить ему пищевые пакеты и книги, табак и белье, несмотря на то что редактор «Известий» Стеклов всюду говорит, что Локкарта и Лаверня давно пора расстрелять. После этого, весьма довольный ходом дел, Петерс согласился взять записку к ней у Локкарта, если он напишет ее по-русски. Он был в ровном, спокойном и добродушном настроении, намекнул, что Маршан – полностью «наш» человек, и обещал дать распоряжение страже, чтобы Локкарта отпускали ежедневно на двухчасовую прогулку по кремлевскому двору.

Все было правдой: и прогулки, и чистое белье, и книги, которые он получил. И даже длинное письмо от Муры, которое пришло запечатанным, с печатью ВЧК. Надпись на конверте была сделана самим Петерсом: «Доставьте это письмо в запечатанном виде. Оно было прочтено мною. Петерс». Когда через десять лет Локкарт писал об этом, он назвал Петерса «странным человеком».

Шесть дней он не мылся, не брился, не менял белья. Теперь он, несмотря на тяготевшую над ним угрозу Ревтрибунала, чувствовал себя почти счастливым. Он раскладывал пасьянсы – Мура прислала ему колоду карт, она подумала обо всем: о вечном пере, о блокнотах и носовых платках… Особенно его тронул ее выбор книг, и действительно этот выбор говорит многое о ее вкусах и интересах в это время: здесь были Фукидид и Ранке, Шиллер, Стивенсон, Ростан, Зудерман, жизнь и переписка Маколея, Киплинг, Карлейль, «Против течения» Ленина и Зиновьева и Уэллс.

Когда, через несколько дней после этого, Локкарт увидел входящего в его убежище Карахана, он прямо сказал, что знает, чей был донос и что донос ложный: Маршан передал копию своего рапорта Пуанкаре советским властям. Карахан, который обычно брал в разговоре с Локкартом шутливо-иронический тон, взглянул в глаза Локкарту чуть насмешливо, чуть хитро: «Он передал нам свой рапорт и список имен, присутствовавших на тайном собрании у американского генерального консула», – сказал он. Локкарт расхохотался: «Меня там не было!» – воскликнул он. «Да, – ответил Карахан с обычной своей полусерьезной медлительной манерой, – вы, вероятно,