Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации - Лев Гумилёв

И я железно убежден: в истории каждого этноса происходит обязательный трагический надлом с невероятной внутринациональной грызней, резней, убийствами, а повод все находят свой.

Во Франции гугеноты с католиками резались, в Германии это называлось крестьянской войной, хотя это была война буквально всех против всех: горожане, крестьяне, рыцари резали друг друга. И в результате – истребление половины населения тогдашней Германии.

В Византии весь этногенез был замешан на христианстве. Началось иконоборчество: власть вдруг обрушилась на иконопочитание, основу, собственно говоря, духовной жизни Византии, а народ был против. В итоге 180 лет продолжалась внутриэтническая резня, в ходе которой империя теряла все новые области, захватываемые арабами, но византийцам было не до того...

Л.А.: Ну а московский этногенез?

Д.Б.: Отсчитайте шесть веков.

Л.А.: Отсчитали...

Д.Б.: Да, и все события нашего века с их горестными последствиями, с сотней миллионов людей, которых мы истребили сами, лучших людей нашей нации, – это вовсе не выражение каких-то особенных каторжных свойств русского народа как такового – так ведь многие стараются представить, – а это естественное, неизбежное следствие того самого надлома, накопления внутри этноса огромного количества шлака – субпассионариев, которые во все века не мыслят ни о чем – им лишь бы урвать кусок...

Лентяи и их жертвы

Л.А.: Вы полагаете, причина надлома коренится в психологии субпассионариев?

Д.Б.: Весь ужас этой психологии заключается в том, что субпассионарий, оставаясь внешне человеком с человеческими потребностями, теряет главное, органическое, выше сознания человеческое свойство – желание работать, а с ним вместе он теряет и историзм мышления.

Потому что движение времени – это условная категория. Оно существует для нас в силу изменения окружающего мира, и в значительной мере – изменения сооруженного нами, так сказать, искусственного мира. Люди строят дом, сеют рожь, которую осенью надо убрать... Субпассионарий же абсолютно не знает летом, что наступит зима. Замечательно показано в романе «Как закалялась сталь» – такой человеческий индивидуум способен задуматься о том, что для города нужны дрова, только в декабре, поскольку наступают страшные морозы. И героически возводится железная дорога, подвозятся дрова – что требовалось сделать еще весной этого самого года. И причем обязательно весной – революция не революция, а ведь осень наступит в строго определенные сроки, и зима тоже...

Л.А.: Отсутствие чувства реальности?

Д.Б.: Отсутствие чувства исторического движения. Кстати, субпассионарий может совершенно спокойно расстрелять какого-то купца, а потом наивно ожидать, что налоги с этого купца будут поступать. Субпассионарий отбирает корову у богатея и отдает бедняку, не задумываясь о том, что корову нужно кормить (значит, заблаговременно накосить сена), доить, поить, чистить навоз. У него какое-то дикарское представление, что корова сама собой доится и ставит сама на стол кринку молока.

Субпассионарий полагает, что можно захватить завод, развалить все хозяйство, прогнать администрацию и по-прежнему получать зарплату. Ему не дано понять, что завод – лишь груда металлолома, приносящая миллионные доходы только при грамотном руководстве.

Все это ему недоступно. Вот почему знаменитый лозунг «от каждого по способностям, каждому по потребностям» чрезвычайно понравился субпассионариям...

Л.Г.: А кто будет определять потребности? Начальство. И способности – тоже начальство!

Д.Б.: Вот так и возникла система, при которой чем больше и лучше человек работает, тем меньше он получает. Взять хотя бы нынешнюю систему прогрессивного налогообложения. В переводе на человеческий язык это означает: с людей, которые работают лучше, мы берем как бы штраф за то, что они хорошо трудятся, в пользу тех, кто работает мало и плохо. Обыватель, спокойный человек, все это видит и понимает, что нет ему никакого смысла вкалывать, – в результате трудовые усилия падают, но об этом не думают ни работники министерств, ни наши мафии (возможно, это одно и то же).

Вот сейчас ткнулись мы в экономические беды – а ничего удивительного нет, произошел вполне понятный и закономерный процесс – прямое следствие надлома и торжества психологии субпассионариев.

Л.А.: Но ведь в любом обществе они всегда были и будут?

Д.Б.: Как сказать... В начале этнического развития, в том же моем XIV веке, они никому особенно не нужны. Во-первых, за такого мужика ленивого никакая баба замуж не пойдет, и никто ее не выдаст за него...

Л.А.: А сейчас они стали всем нужны и любая пойдет?

Д.Б.: Да, сейчас они стали героями общества! И этот вот совершенно бездельный никчемный человек стал нравиться женщинам! И они рожают от них, и множат число столь же бездельных людей!

Л.А.: Что же произошло, Дмитрий Михайлович?

Д.Б.: Субпассионарии, видимо, рождаются все время. Механизм второго явления я могу только предполагать – возможно, это какая-то генетическая реакция, отброс к предыдущим обезьянопредкам. Во всяком случае, в эпохи подъема в жизни этноса эти люди никого не устраивают – они могут быть, скорее всего, прислугой – подай-принеси... Но прислуга обычно не имеет семьи, точнее, у нее нет такой возможности плодиться. Потом, при благополучном государственном развитии, их начинают вдруг жалеть, любить, нежить и холить...

Сколько слез русская литература XIX века пролила над бедным мужиком и как она активно не любила мужика богатого...

Л.А.: Хрестоматийный пример – тургеневские герои Хорь и Калиныч – все же трудно мне так вот нетрадиционно взглянуть на отношение к ним И.С. Тургенева...

Д.Б.: Тургенев очень ведь хотел быть объективным. Но Калиныч у него, согласитесь, как-то симпатичнее.

Я думаю вот так: тот барин, который перестал работать и медленно либо скоро спускал свое имение, – ему были симпатичны мужики того же плана, что и он сам.

Л.Г.: Потомки европеизированных «Онегиных» окончили дни в чеховских «вишневых садах», уступив место в жизни другим субэтносам – то есть этнической системе, являющейся элементом структуры этноса.

Д.Б.: Так вот, мужик деятельный начал со скупки поместий, потом начал строить фабрики, заводы, а потом стал и меценатом. Это он создал и Третьяковскую галерею, и русскую оперу, и множество церквей. То есть накопленные капиталы эти люди двинули на развитие культуры, и очень быстро, заметьте, очень быстро...

Л.А.: Вы хотите сказать – слишком быстро? Потому их потом и уничтожили?

Д.Б.: Не потому.

Л.Г.: Нет, они включились в уже существующую систему – на равных. Мамонтовы, Морозовы, Рябушинские – это были аристократы такие же, какими в свое время были купцы Строгановы, которые стали графами. Они просто включились в систему и усилили ее.

Л.А.: Лев Николаевич, в рассуждениях Дмитрия Михайловича для меня возникла некая неясность в посылках. На годы революции в России пришелся момент «освобождения от шлака» – как вдруг надлом такой после столь обнадеживающих тенденций конца XIX века?

Л.Г.: Надлом шел весь XIX век, и все ниже и ниже, и 30-е годы XX века с этой мясорубкой – это низшая точка надлома. Когда нация теряет жизнеспособность, она себя уничтожает.

Л.А.: Как долго для живущего единожды на Земле длится период исторического лихолетья... Историки, писатели, мыслители, учителя наши – скажите, неужели нет никакой надежды для России?

«Золотая осень», если...

Д.Б.: Сейчас-то как раз и появилась не только надежда, но и реальная возможность для России после прохождения низших стадий надлома выйти на плавно взбирающуюся вверх линию «золотой осени» этноса – времени расцвета наук, культуры, ремесел, искусств, устройства быта – тот период, который многие страны прошли и который был и на Руси много веков назад. Срок пришел.

Л.А.: Хотелось бы услышать от вас и какой-то очень простой и понятный всем читателям аргумент в защиту тезиса, который хочется принять и без доказательств...

Д.Б.: Сейчас желания людей – создание довольства какого-то, спокойная, размеренная жизнь, дом с садом и огородом, занятие делом без конфликта с душой и совестью, не так ли?

Л.Г.: Может показаться экстравагантным аспект, в котором одной из движущих сил развития человечества являются страсти и побуждения, но начало этому типу исследований положили Ч. Дарвин и Ф. Энгельс.

Д.Б.: Конфликт между желаемым и существующим – обычная вещь. Но ужас нашего времени вот в чем состоит – закрученный субпассионариями маховик уничтожения продолжает работать. Как его остановить, да еще с учетом инерции – она-то работает и при этногенезе – вот в чем дело! Теоретически для остановки маховика нужна пассионарность, которой сейчас явно не хватает, хотя намечена явственная тенденция к ее росту. Я не знаю, сколько в стране осталось пассионариев, но знаю, что нужно сделать практически: дать землю, реальный хозрасчет и систему контрактации, а не твердых государственных планов, – без всяких там идеологических ужимок и кривляний. Найдутся ли в стране силы, способные так повернуть дело, как требуют этого не только закономерности этнического и исторического развития, но и простой здравый смысл, присущий любому труженику, – не мне судить, не знаю.