Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! - Юрий Валин

Пели тихо, обстановка была тревожной. Пашка под конвоем выносил парашу и добывал свежие вести. Перемолвиться с красноармейцами он успевал коротко, новости приносил неутешительные – говорили, что войска генерала Слащова перемирия не признают и наступают на красных. Путь назад тоже был перерезан – петлюровцы взорвали мост через Ингулец и сцепились с махновцами. Вперед тоже не получалось – Николаев был под белыми, но гарнизон категорически отказывался пропустить «Товарища Троцкого», и договориться никак не получалось. Еще хорошо, что на разъезде Новинская по полной приняли угля и воды, и бронепоезд мог маневрировать.

Ночью Пашка проснулся оттого, что «Товарищ Троцкий» крадучись, в полной тишине, двинулся на восток.

Катерина сидела, обняв колени. Остальные спали, с двух сторон прижавшись к маленькой, но горячей Витке.

– Опять пятимся, – прошептала командирша.

– Может, на Херсон прорвемся? – Пашка пытался плотнее закутаться в доставшуюся ему полу шинели.

– Херсон так Херсон, – Катя почесала шрамик на брови. – Паш, ты в железнодорожной диспозиции соображаешь. Сколько нам кататься? Не может же этот хренов «Троцкий» вечно туда-сюда ползать?

– Чего не может? Пока топливо да вода имеются, будем бродяжить. Если, конечно, полотно по-настоящему не испортят или котлы у паровозов не полетят. Делать-то нам все равно нечего.

– Угу. А допустим, откроют нам светофор, прикатим завтра-послезавтра в Одессу? Нас каменный товарищ Хван куда препроводит? Ты с одесскими тюрьмами знаком?

– Не, мне в Одессе бывать не приходилось.

– А мне как-то довелось. Про тамошнюю ЧК нехорошая слава идет. Нужно что-то думать.

– Будем думать, – пообещал Пашка и с чистой совестью заснул. Лучше, чем у самой Катерины получится, выдумать все равно ничего не удастся. И вообще, в таких делах удача – главное.

Утром «Товарищ Троцкий» неожиданно устремился на запад. Шли уверенно. В Баштанной пополнились водой и углем. Под вечер без остановки проскочили мимо Николаева. Видать, генерал Хомов наконец со своими столковался. Летели быстрее литерного из давешних времен. Оба паровоза бодро гудели, проходя полустанки. В Долинской паровозам «Троцкого» помогла заправиться бригада местных путейцев. Во весь голос звучало «товарищи». Начальник станции и поручик, командир гарнизона, стояли в сторонке и не вмешивались.

– Сидите? – спросил чекист утром, передавая сухари и пересохшую колбасу. – А в мире о-го-го что творится.

– Що творится-то? – умоляющим тоном заканючила Витка. – Скажите, Борис Борисыч, одичаем ведь вопще.

– А вот выйдете, тогда и узнаете, – чекист запер дверь, потом не удержался и сказал снаружи: – Наши Петлюру и поляков под Фастовом приложили. Ну, и беляки-то поддержали компанию – навстречу, от Киева крепко дали. Бегут паны.

Вечером «Товарищ Троцкий» на всех парах торопился к Помошной. Здесь случился какой-то митинг – до заключенных долетали только обрывки речей и восторженный свист. Пополнив запасы воды и угля с рекордной скоростью, бронепоезд двинулся дальше. Шли даже в темноте, пусть и медленно и осторожно. На рассвете, под Людмиловкой «Троцкого» обстреляли. Скупо огрызнувшись из пулеметов, бронепоезд уполз дальше на юг.

Заминка случилась у Вознесенска. Доносилась стрельба, где-то впереди бухали разрывы снарядов. Шел бой за мост. День выдался жаркий, душный. «Шпионская» команда изнемогала в своей бронированной коробке. «Товарищ Троцкий» дважды открывал артиллерийский огонь, обстреливая цели где-то за рекой. Это слегка развлекло заключенных, хоть маяться в содрогающемся душном металле было удовольствием сомнительным. Под вечер разразилась гроза, и почти одновременно с первыми раскатами грома бронепоезд двинулся вперед. Прогрохотали по мосту через Буг. Где-то рядом захлебывался пулемет. «Товарищ Троцкий», лязгая, полз вперед, орудия обстреливали прибрежные высоты. Гул орудий и раскаты грома слились воедино.

– Сдается мне, господам офицерам помогаем, – прокомментировала Катерина, потягиваясь у стены как кошка.

Ночь простояли в беспокойном ожидании. Кто-то все время бегал вдоль состава. Топотали копыта, звякало оружие, замысловато ругались. Катерина слушала с интересом, на ощупь полировала ногти пилочкой, имевшейся в ножичке.

– Екатерина Георгиевна, – не выдержал Пашка, – вы бы себе еще коготки насандалили. Странно, ей-богу.

– Так я и сандалю в спокойные времена. В смысле, лакирую. Тебе ухоженные руки не нравятся, что ли?

– Так буржуазно же.

– Предрассудки, товарищ Пашка. Буржуазия красоту отнюдь не приватизировала. Нету у нее, у поганой буржуазии, таких правов. Не позволим! Даешь гламур в массы!

– Все шутите, Екатерина Георгиевна. Рабочим рукам хола не нужна.

– Ну, это как сказать. Не все ж нам затворы дергать да обоймы второпях набивать. Вообще-то, и этим делом лучше в перчатках заниматься.

– Ну вы скажете! Что мы, царское офицерство, в белых перчатках воевать?

– Можно и не в белых. Только офицерство не кончилось, Паша. Красные командиры – все равно офицеры. Краскомы и комроты – это временно. Тут сколько словами ни играй, все равно офицеры офицерами станут. Белыми, красными, советскими – все равно русскими. Ты шире смотри.

– Я широко смотрю. Вот в Венгрии сейчас советская власть установится. И дальше пойдет наступать. А те, что в перчатках да с ноготками, выродятся.

– Що ты пристал с теми ногтями? – зашептала Витка. – Жалко тебе, що ли?

– Действительно, Паша, разве плохо? Приходишь ты с ударной коммунистической стройки, а дома жена дожидается. Борщ с котлетами, стопка рябиновой настойки – последнее строго по желанию. У наследников уроки проверишь, пару мудрых слов о международном положении дитятям скажешь и спать их отправишь. Душ примешь. В спальню войдешь, а там супруга – вся такая душистая, цветочная, в пеньюаре шелковом. Ручки бархатные, ноготки карминные. Или фиолетовые. Это уж как тебе предпочтительнее. И берет она тебя этими ласковыми пальчиками за самое…

– Катерина Еорьевна! – возмутилась Витка.

Прот хихикнул. Пашка порадовался, что в полутьме не заметно, как щеки горят. Пробормотал:

– Это что, вы меня таким пошлым буржуем представляете?

– Почему буржуем? У тебя и соседи так живут. И весь город со страной. И даже заслуженный чекист Борис Борисыч хорошо живет и отглаженные брюки носит. Работа у вас разная, жены разные, помаду и лак каждая не по разнарядке получает. И никто пьяный не валяется, морды не бьет, потому что иные развлечения по вечерам имеются. Кто с друзьями в ресторане устриц дегустирует, кто в парке собачку выгуливает. А кто-то собственной подругой любуется. Потому что иногда своя подруга больше чужих нравится. И умирать под пулеметами, загибаться в шахтах и у домен никому не надо. Жить можно. Спокойно, уверенно. Про вшей, расстрелы и прочую революционную целесообразность детям в школах будут объяснять. В самых старших классах. Растолковывать, что в молодости страна много глупостей натворила.

– Екатерина Георгиевна, а вы ведь отнюдь не коммунистка, – пробормотал Герман.

– Тс-с, вот и товарищ комиссар меня в том же грехе подозревает.

– А що это вы сейчас насчет ногтей забеспокоились? – насупленно поинтересовался Пашка.

– Екатерина Георгиевна нас покидать собралась, – наглым шепотом пояснил Прот.

– Открутят тебе голову когда-нибудь, провидец ехидный, – посулила Катерина не слишком сердито. – Выберемся с «Троцкого», дороги, наверное, разойдутся. Ну, может, и не у всех…

– А що вы? Поедемте с нами, – прошептала Вита. – Разве плохо? Денег хватит.

Все задумались – про золото как-то давно не вспоминалось. Вот оно, рядом, через две переборки. А нужно оно?

– Екатерина Георгиевна с нами не пойдет, – прошептал Прот. – У нее долг.

– Прот! – предостерегающе шикнула командирша.

Герман пренебрежительно фыркнул. Э, опять прапор в несознательность впал, не верит ни в какую честность человеческую.

– Вы, Екатерина Георгиевна, мне потом ухо оторвете, ежели пожелаете, но я скажу, а то не поймут, – торопливо пробормотал Прот. – У вас же перед человеком долг. Любите вы его. И найдете. И тогда…

Щелк! – в темноте командирша умудрилась отвесить полноценный звонкий щелбан. Прот зашипел, ухватился за лоб.

– Не болтай! – посоветовала Катерина. – Если неймется, прореки, что завтра будет?

– Завтра не вижу, – сердито пробормотал мальчик. – Завтра что комиссар скажет, то и будет. Он, Екатерина Георгиевна, вроде вас – свою судьбу творит и людей за собой силком тянет.

Подорвали «Борца за свободу товарища Троцкого» в нескольких верстах от разъезда под прохладным названием Колодезь. Вокруг тянулась изрытая лощинами и оврагами степь, по правому борту, прямо от железнодорожного полотна уходил к утреннему небу склон пологого и высокого холма.