Под звездами - Александр Шевченко

Когда мы сошли с катера, то сразу увидели, что в городе что-то изменилось: люди глядят сурово, озабоченно, идут торопливо, молча — и это в воскресный день! На Красной площади (есть такая площадь в Ярославле, около спуска к Волге) у репродуктора стояла большая толпа, мы тоже остановились: передавали правительственное сообщение о нападении гитлеровской Германии... Этот день был самым счастливым в моей жизни и самым трудным...

Так долго сидели они вдвоем, разговаривая и неотрывно, как зачарованные, глядя в огонь, на беспокойно метавшиеся языки пламени: они прыжком набрасывались на сучья и жадно пожирали их; сучья изгибались в огне, постепенно разгорались от густого вишнево-красного пламени до ослепительно белого, раздувались и лопались, распускаясь диковинными огненными цветами; догорающие угли вздрагивали, с шумом оседали, переливали огнем, будто по ним густо ползали золотые червячки.

В огне была какая-то странная притягательная сила, идущая, может быть, от первобытных времен, когда для человека огонь был таинственным богом, страшным и могучим.

ГЛАВА XI. НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ

Ожесточенные бои под Ржевом не прекращались ни на один день. Наши части упорно и настойчиво то в одном, то в другом месте пытались прорвать вражескую оборону. Гитлеровцы всеми средствами хотели удержать свои позиции, яростно контратаковывали наступающие войска. По многу недель шли кровопролитные бои за какую-нибудь деревню или опорный пункт.

На высоте 198,5 установился привычный распорядок. Солдаты успели прочно зарыться в землю, обжить траншеи, и теперь очень трудно было выковырять их из земли — так срослись они с ней.

Целый день и большую часть ночи пробыл Гриднев в первом взводе, где оборудовали новую пулеметную точку с железобетонным колпаком. Он продрог и устал, по был доволен, что работу удалось закончить до рассвета. В третьем часу ночи он решил пойти отдохнуть. Перед уходом еще раз обошел позицию роты, проверил наблюдателей. Всюду люди были на местах и, привычно расставив оружие, разложив на полочках патроны и гранаты, неторопливо похаживали по траншее, потопывая ногами, чтобы согреться.

— Это все надо замаскировать, — сказал Гриднев Хлудову, указывая в сторону темнеющих на снегу куч свеженарытой земли.

Он стоял к Хлудову боком, не глядя на него и не называя его по имени. После стычки в землянке в их отношениях внешне ничто не изменилось, Хлудов стал даже чаще заговаривать с Гридневым. Тот всегда с готовностью отвечал, но в его тоне Хлудов чувствовал что-то новое. Это была не обида, не озлобление — что Хлудов мог бы еще снести — это было спокойное презрение.

Сам Гриднев никогда без крайней необходимости не начинал разговора с Хлудовым, а если и говорил, то только по делам службы.

— Слушаю, будет сделано, — сдерживая недовольство, ответил Хлудов.

Гриднев повернулся и ушел. Он направился к секрету, который Шпагин только вчера установил. Этот секрет находился в двухстах метрах впереди траншей и простреливал неглубокую, поросшую кустарником лощину, которая длинной дугой шла к немецким позициям.

Еще с вечера поднялась непогода, пошел мелкий колючий снег, похожий на крупу, закружила метель. В бушующем море всклоченных облаков, беспорядочно и стремительно бежавших по темному небу, нырял мутный месяц, окруженный радужным морозным сиянием, то показываясь из-за туч, то снова скрываясь в них.

Заслонив лицо рукой, Гриднев ставил ноги в следы Корушкина, шедшего в двух шагах впереди, но не видимого в темноте. Ветер хлестал в лицо острой крупой, плотный упругий воздух комом забивал дыхание. Высоко над ними в густой сетке мелькающего снега мохнатыми желтыми шарами, словно огромные одуванчики, взлетали немецкие ракеты. Каким-то чутьем, которое вырабатывается у охотников и солдат, Гриднев и Корушкин безошибочно ориентировались в темноте, разыскивая окоп, затерянный среди снежного поля. Около двух сосенок, увешанных хлопьями снега, Корушкин осмотрелся, по каким-то неуловимым признакам определил, что секрет где-то недалеко, и пошел напрямик, через сугробы, в лощину. Скоро он остановился: «Должны быть здесь!» Навстречу ему из кустов можжевельника поднялся широкоплечий солдат в белом халате — это был Квашнин. Когда месяц вынырнул на секунду из облаков и осветил холодным, голубоватый светом кипящие белой пеной волны метели, Гриднев увидел лежащего в окопе Мосолова, засыпанного снегом. Гриднев спустился в мелкий окопчик. Ветер налетал порывами, свистел в кустарнике, трепал и раскачивал ветви, засыпал окопчик снегом.

— Хорошее место! — сказал Квашнин, придвинувшись к Гридневу. — Нам все видать, а нас никто не видит!

— Смены долго нет... застыл весь, — пожаловался Мосолов.

— Смену пришлю. Смотрите внимательнее, не спите, — предупредил Гриднев. — Чуть что — сигнальте ракетами!

— Тут и захочешь — не уснешь: насквозь продувает, — усмехнулся Квашнин.

— Возьми завтра жердей и перекрой щель — теплее будет, — сказал Гриднев.

Поговорив с солдатами, Гриднев пошел в землянку. Когда он приподнял обледеневшую негнущуюся плащ-палатку, закрывавшую вход, она загремела, словно жестяной лист, слабое пламя коптилки взметнулось, затрепетало, выхватывая из темноты фигуры солдат, в углах задвигались бесформенные тени. Солдаты лежали на земляном полу вплотную друг к дружке, так что и ступить было некуда.

Гриднев пробрался к печке, где солдаты освободили для него место, снял рукавицы и протянул руки к открытой топке. Оттуда на него пахнуло горячим духом, тепло приятной волной охватило руки, забралось в рукава, закоченевшие пальцы стали понемногу отходить, и Гридневу показалось, что весь он сразу стал согреваться.

Корушкин свернул самокрутку и довольно протянул:

— Вот где благодать, ребяты! Большое дело — тепло!

Аспанов помешивал снег в помятом алюминиевом котелке, стоявшем на углях, и тянул вполголоса какую-то грустную казахскую песню. Пламя бросало на его смуглое лицо подвижный теплый свет, и в этом свете оно казалось откованным из красной меди. У огня коптилки Молев читал измятую армейскую газету: было видно, что не в одних руках она побывала.

Землянка тесная, низкая, в ней можно только сидеть. Дверью служит плащ-палатка, но маленькая железная печка дает много тепла. Никто не замечает неудобств: солдаты рады, что есть где погреться, выкурить с товарищами самокрутку, забыться на несколько часов чутким солдатским сном, выпить горячего чаю из талого снега; к тому же в этой землянке, перекрытой тонкими жердями, в сотне метров от переднего края, солдаты чувствуют себя в полной безопасности: пуля тут не достанет, осколок не возьмет, ну а от прямого попадания снаряда никуда не спрячешься, да редко оно бывает.

Гриднев спросил Молева, почему до сих пор не выслана смена на передовой пост в лощине.

Молев приподнялся. На его лице, освещенном снизу пламенем коптилки, глаза были большими и удивленными.

— Послал, товарищ старший лейтенант... с четверть часа, как пошли туда Бузгалин и Кившенко.

— Как же я не встретил их?

— Значит, разошлись с ними: вы, наверное, лощиной шли, а они напрямик...

— За этим местом внимательно смотри, Молев, надежных людей посылай: оттуда немцы могут лощиной неприметно к самой траншее подобраться!..

— Разрешите пойти проверить? — спросил Молев и вышел.

Пылаев дремал в углу землянки. Услышав голос Гриднева и желая показать, что не спит, хотя спать ему страшно хотелось, он спросил:

— Как там, все в порядке, Андрей Иванович?

— А, это ты, Юрка? Все по-прежнему. Ты спи, спи, в четыре Хлудова сменишь.

Пылаев подумал, что ему надо будет скоро вставать, выходить из теплой землянки на мороз, в метель, и по телу его пробежал холодный озноб.

«Ну ладно, впереди еще целый час в тепле!» —он поплотнее закутался в полушубок и снова закрыл глаза, но уснуть уже не мог.

Немцы вели редкий методический огонь, обстреливая наугад всю высоту: то ближе, то дальше грохотали разрывы снарядов.

— Ишь ты, завел канитель ганс: бесперечь все бросает и бросает! — недовольно проговорил Матвеичев. Он лежал среди других солдат, завернувшись в плащ-палатку и поджав под себя застывшие ноги.

Из темноты к коптилке на место Молева придвинулся Ромадин.

— Знать дает: мол, я еще тут! — насмешливо сказал он.

— Ничего, теперь сбили его с места, долго не устоит, — вступил в разговор Береснёв; он сидел, привалясь к стенке, и курил трубку.

— А зачем мы тогда окопы без конца роем? — насмешливо спрашивает его Матвеичев.

— Правило такое есть: продвинулся — закрепись! — спокойно отвечает Береснёв.

— До каких же пор все будем закрепляться да обороняться? — сердится Матвеичев. — Эх! До чего надоела эта кротовья жизнь подземная!

После боя за Изварино Матвеичев словно переродился: говорит он смело, уверенно отстаивает свои суждения. Раньше солдаты посмеивались над его строптивостью, а теперь в его упрямых словах стали замечать много толкового, верного. Никто не возражает ему, и на минуту в землянке наступает тишина.