Дети капитана Гранта - Жюль Верн

— Знаю, — отозвался Паганель и, обращаясь к своим спутникам, добавил — Погода меняется. Нам придется испытать на себе памперо.

И тут же он объяснил, что памперо, чрезвычайно сухой юго-западный ветер, — частое явление в аргентинских равнинах. Талькав не ошибся, и ночью памперо задул с ужасной силой. Это было довольно тягостно для людей, располагавших одними лишь пончо. Лошади улеглись на землю, а люди сбились в кучу подле них. Гленарван боялся, что ураган может задержать их, но Паганель, поглядев на свой барометр, успокоил его, сказав:

— Обычно памперо свирепствует три дня подряд, на что безошибочно указывает падение барометра. Но когда барометр поднимается, как в данном случае, все ограничивается несколькими часами яростного шквала. Успокойтесь же, мой друг: на рассвете небо снова станет ясным.

— Вы говорите, как книга мудрости, Паганель, — заметил Гленарван.

— Я и представляю собой книгу, — согласился географ, — и вы свободно можете перелистывать ее, сколько вам заблагорассудится.

«Книга» не ошиблась: в час ночи ветер вдруг стих, и путешественникам удалось восстановить свои силы крепким сном. Все проснулись освеженными и бодрыми, в особенности Паганель: он весело потягивался и похрустывал суставами.

Было 24 октября. Прошло десять дней со времени отъезда наших путешественников из Талькагуано. До того места, где Рио-Колорадо пересекается тридцать седьмой параллелью, оставалось еще девяносто три мили[44], то есть еще три дня пути. Во время этого переезда через Американский материк Гленарван стремился встретить туземцев, надеясь получить от них какие-либо сведения о капитане Гранте. Сделать это он мог при посредстве патагонца, с которым Паганель уже недурно стал объясняться. Но, к сожалению, ехали по местам, мало посещаемым индейцами, так как проезжие дороги из Аргентинской республики к Кордильерам проходят севернее. Поэтому наши путешественники не встречали на своем пути никаких индейцев: ни кочевников, ни оседлых, живущих под властью кациков. Если же случайно вдали и показывался какой-нибудь всадник-кочевник, то он спешил ускакать, видимо, не желая входить в сношения с незнакомцами. Подобный отряд должен был в самом деле казаться подозрительным всякому всаднику, отважившемуся в одиночестве путешествовать по здешней равнине: встречного пугал вид этих восьми вооруженных людей, ехавших на быстрых лошадях, и одинокий путник среди этих пустынных мест мог заподозрить в них людей злонамеренных. И потому им никак не удавалось побеседовать ни с честными людьми, ни с грабителями. Пожалуй, приходилось пожалеть, что на пути им не попадалась шайка рестреадорес[45], хотя бы даже и пришлось начать разговор ружейными выстрелами.

И все же, хотя Гленарвану и не удалось, к его сожалению, войти в сношения с индейцами, произошло нечто, подтвердившее удивительным образом правильность толкования документа.

Уже несколько раз отряд пересек на своем пути через пампасы разные тропы — между прочим, довольно важную тропу из Кармена в Мендосу. Ее легко можно было узнать по грудам костей домашних животных: мулов, лошадей, овец и быков. Кости эти, обглоданные хищными птицами и побелевшие от действия воздуха, служили как бы вехами тропы. Их были тысячи, и, вероятно, не один человеческий скелет смешался здесь с останками животных.

До сих пор Талькав не задавал никаких вопросов относительно намеченного нашими путешественниками маршрута. Но, конечно, он понимал, что путь этот, не имевший ничего общего ни с одной из дорог пампасов, не вел ни к деревням, ни к городам, ни к учреждениям аргентинских провинций. Каждое утро отряд, выезжая, направлялся навстречу восходящему солнцу и держался в течение всего дня прямой линии, а вечером, когда делали привал, заходящее солнце виднелось позади. Должно быть, Талькаву, как проводнику, казалось странным, что не он ведет путешественников, а его самого ведут. Но если он и удивлялся, то по сдержанности, свойственной индейцам, не показывал этого и, пересекая тропинки, по которым отряд не желал следовать, никаких замечаний не делал. Однако в этот день, когда отряд достиг вышеупомянутой тропы из Кармена в Мендосу, Талькав остановил своего коня и, повернувшись к Паганелю, сказал:

— Это дорога на Кармен.

— Ну да, милейший мой патагонец, — ответил географ, стараясь как можно лучше выговаривать испанские слова, — это дорога из Кармена в Мендосу.

— Мы по ней не поедем? — спросил Талькав.

— Нет, — отозвался Паганель.

— А куда же мы направляемся?

— Все на восток.

— Это значит никуда не попасть.

— Как знать!

Талькав замолчал и с глубоким удивлением посмотрел на ученого. Однако он ни на минуту не допускал, что Паганель шутит. Индеец, всегда ко всему относящийся серьезно, не может себе представить, чтобы кто-либо говорил несерьезно.

— Так, значит, вы не едете в Кармен? — прибавил он, помолчав немного.

— Нет, не едем, — ответил Паганель.

— И в Мендосу не едете?

— И туда не едем.

В это время Гленарван подъехал к Паганелю и спросил его, что говорил ему Талькав и почему тот остановился.

— Он спрашивал, куда мы направляемся: в Кармен или Мендосу, — пояснил Паганель, — и был очень удивлен, узнав, что мы не едем ни в одно из этих мест.

— В самом деле, наше путешествие должно ему казаться очень странным, — заметил Гленарван.

— Видимо, так. Он говорит, что мы никуда не попадем.

— Ну что же, Паганель, не могли бы вы разъяснить ему цель нашей экспедиции и почему нам важно двигаться все на восток?

— Это будет очень трудно сделать, — ответил Паганель — ведь для индейца совершенно непонятно, что такое географические градусы, а история документа покажется ему фантастической.

— Чего не поймет он: самую историю или того, кто будет ее рассказывать? — с серьезным видом вставил майор.

— Ах, Мак-Наббс, — воскликнул Паганель, — вы все еще сомневаетесь в моем испанском языке!

— Попытайтесь, мой почтенный друг! — ответил тот.

— Попытаюсь.

Паганель подъехал к патагонцу и принялся объяснять ему цель экспедиции. Географу часто приходилось останавливаться из-за недостатка слов, а также вследствие трудности передать индейцу некоторые особенности дела и разъяснить ему кое-какие чрезвычайно малопонятные для него подробности. Любопытно было глядеть на ученого: он жестикулировал, силился как можно отчетливее произносить, слова и вообще так старался, что пот градом катился у него со лба. Когда ему не хватило слов, на помощь пришла рука. Паганель соскочил с лошади и стал чертить на песке географическую карту, где меридианы пересекались с параллелями, где были изображены два океана и где проходила дорога на Кармен. Ни один преподаватель еще не бывал в таком затруднительном положении. Талькав невозмутимо следил за всеми движениями географа, но по его виду нельзя было угадать, понимает он или нет.