Суперстранные дети - Петра Соукупова

– Ты будешь вся в крови, – говорит Франта, но сам тоже гладит птичку.

– Мы должны что-то сделать.

Франта смотрит на меня как на маленькую и говорит:

– Он умирает, ты же видишь.

Да, я знаю, он прав, уже поздно нести птичку к ветеринару, и самим не спасти.

– Подождем тут с ним, пока он умрет.

Мы садимся, я держу дрозда в руках, а он мечется. Потом он затихает, и я уже думаю, что он умер, но вдруг он пошевелился и снова начинает дергаться, расправляет крылья и ничего не может, он мучается, ему больно. И, наверное, не может дышать, раз у него дыра в горле.

Надо бы его добить, приходит мне в голову, чтобы он не мучился так долго, животных нужно убивать быстро.

– Надо бы его добить, – говорит Франта, но я молчу, потому что кто из нас с этим справится?

А птичка вдруг как будто приходит в себя, падает с моих колен и пытается убежать и все так же растягивает крылья, она нас боится, понимаю я. Мало того, что умирает, так еще к тому же нас боится. Нам надо уйти, уйти и оставить ее тут, но мы же не можем так ее бросить, она все равно умрет, я ничего не сделала и только смотрю на умирающую птичку, надо ее добить, она умирает. Но как, кто ее убьет? Франта, он мальчик и старше, пусть он, а я отвернусь.

Я смотрю на Франту, а он – на меня, и оба мы в этот момент понимаем, что думает другой.

Франта говорит:

– Не знаю, наверное, надо просто ударить камнем или палкой, один удар, и всё, а как еще?

Голос у него дрожит, но я не могу ему никак помочь, я оглядываюсь в поисках того, чем можно убить птичку, которая все еще борется, и ничего вокруг не вижу. Но у Франты есть костыли, я поворачиваюсь к нему, Франта снова понимает меня без слов и качает головой: нет, так не пойдет. Тогда я ищу камень и больше всего на свете желаю, чтобы птичка умерла, умерла сама до того, как мы найдем. Но дрозд не умирает, мы стоим над ним, у Франты в руке камень, достаточно большой, чтобы убить одним ударом. Я хочу сказать, чтоб он уже это сделал, хочу, чтобы это поскорее закончилось, Франта вздыхает и делает шаг к птичке. Я зажмуриваюсь, но ничего не происходит, я жду какого-то ужасного звука, но Франта просто бросает камень в траву, перехватывает костыль и говорит:

– Она и так вот-вот умрет, точно.

Я смотрю на него.

– Прости, – добавляет он и качает головой.

Тогда мы уходим, но через несколько шагов я оборачиваюсь, мне хотелось бы видеть, что птичка уже лежит и спокойно умирает или уже умерла, но она по-прежнему мечется. Я делаю три шага назад, хватаю камень, замахиваюсь, я целюсь в голову, но с первого раза не попадаю, бросаю еще раз, раздается точно такой звук, как я ожидала. Теперь ей точно конец, это ведь небольшая птичка, к тому же умирающая, а я швырнула изо всех сил, теперь уж наверняка, но посмотреть я не осмеливаюсь. Я встаю, птичье тельце не шелохнется, у меня рябит в глазах, я зажмуриваюсь и снова вижу птичку, наверное, она так и будет стоять у меня перед глазами всегда. Во рту у меня горький привкус, я сглатываю, но он остается. Я открываю глаза, Франта стоит и смотрит на меня. Я мечтаю, чтобы его тут не было, чтобы я могла убежать отсюда, мечтаю, чтобы этого никогда не было. Мне хочется побежать в другую сторону и не подходить к нему, но я не в силах пошевелиться, а он подходит ко мне, перекладывает костыли на одну сторону, подскакивает совсем близко и обнимает меня, мне это неприятно, я не хочу, чтобы он тут был, и пытаюсь вырваться, но он не отпускает. Я легонько отталкиваю его, но страшно, что он упадет, поэтому я уступаю и начинаю плакать.

– Ты молодец, Мила, ты правда лучше всех на свете.

Но мне все равно, дело не во мне, дело в этом живом существе, я реву из-за птички, из-за того, что она погибла.

Франта все держит меня, а я реву, из носа у меня течет прямо на его рубашку, наконец он меня отпускает и говорит:

– Прости, я больше не могу так стоять. – Он перекладывает один костыль на другую сторону и опирается на оба, а я наконец вытаскиваю из кармана носовой платок и сморкаюсь. Я хочу домой, хочу быть одна.

Франта смотрит на меня и говорит:

– Если хочешь побыть одна, иди вперед, просто по этой дороге, никуда не сворачивай, а потом где-нибудь меня подождешь.

И это, пожалуй, лучшее, что я слышала в жизни.

Я бегу по дороге, она вскоре становится совсем лесной, даже шаги на ней не слышны, я бегу как можно быстрее, чтобы все это исчезло. Останавливаюсь только тогда, когда не могу больше ни бежать, ни дышать. В тишине леса слышно только мое дыхание. Я оглядываюсь назад, уже вечереет, свет меняется, Франту не видно, я медленно иду обратно, в лесу много поломанных веток, кустиков травы и черники, на каждом шагу мне мерещится в них та птичка. Я снова бегу, но внезапно понимаю, что все равно, бежать, идти или стоять, все равно, закрыть глаза или смотреть на лес, – я убила птичку. Я поступила правильно, но от этого не убежать.

Через какое-то время я наконец вижу Франту и радуюсь, а когда он предлагает передохнуть и перекусить, я съедаю еще один маффин, хотя только что была уверена, что в жизни уже не смогу ничего проглотить.

– Судя по плану, мы довольно близко.

– Надеюсь, – говорит Франта, – далеко мне уже не дойти.

Я глянула на него украдкой, пока он не видел, и поняла, что у него что-то болит. Но мне сейчас нет до этого дела.

П – Девушка, – окликает Катку водитель, когда мы садимся в автобус, – у вас из кармана что-то выпало.

Это наш план. Вот был бы облом, правда, я, наверное, смог бы по памяти нарисовать еще один, так что не так уж и страшно.

Катка говорит «спасибо» и краснеет до ушей. Потом мы садимся назад, я сижу у окошка, потому что Катке все равно.

– Я буду читать, – говорит она мне, а я могу смотреть в окно, но я смотрю не в окно, а на свое отражение, мне нравится,