Вороная - Анна Рыжак

платье. Покружилась по комнате, но, скрипнув деревянной половицей, быстро вернулась за письменный стол, чтоб не разбудить мать. За десять лет жизни она привыкла сливаться со стенкой и быть невидимой.

«Хм… Я бы тоже не хотела расставаться с такими украшениями даже в ссылке!» — подумала Зоя. — «Наверное, они были единственной радостью для глаз Софьи в те неспокойные времена».

Особенно Зое понравилась маленькая серебряная Абалакская икона Пресвятой Богородицы с несколькими словами молитвы, написанными на обратной стороне, судя по подписи, самой Императрицей. Она взяла ее двумя пальчиками и положила на ладонь левой руки. За несколько десятилетий с ней ничего не случилось, будто ее сделали только вчера. На иконе рядом с Богородицей, простирающей руки к небу, стояли святой Николай и преподобная Мария Египетская. Зоя положила изделие обратно в коробочку.

На бархате отливали теплым светом золотой карандаш с рубином на конце и эмалевый брелок с бриллиантовым двуглавым орлом с отметкой «N II». По очереди повертела их в руках. «Из-под этого прекрасного карандаша могут выходить только самые красивые письма для самых любимых и дорогих людей», — Зоя улыбнулась находке.

Она взяла в руки золотой медальон и открыла его, внутри был портрет Российской Императрицы Александры Федоровны. «Если баронесса была приближенной к Царской Семье, наверняка часть из этих вещей были подарены ими», — подумала Зоя. — «Во всяком случае, я бы не жадничала, если была княжной или принцессой!».

После того, как она примерила наручные нефритовые часы, вмонтированные в золото, роскошную рубиновую брошь и жемчужные сережки, она протерла все украшения мягкой тряпочкой, восстанавливая их первоначальный блеск, и сложила их в тканевый мешочек.

«Расскажу только бабуле! Она мне подскажет, как с ними поступить!», — решила Зоя. Взглянув на Потапыча, она поняла, что плюшевый медведь станет хранителем драгоценностей. Она распорола на нем боковой шов, достала наполнитель, вложила в его брюшко увесистый мешочек с золотом и крепко зашила…

Подул свежий ветер. Зоя тряхнула головой и зажмурилась, чтобы прогнать волнительные воспоминания вчерашнего дня. Занятия музыкой никто не отменял! Она щелкнула замками футляра, взяла скрипку и все-таки начала играть. Мелодия врачевала душевные раны, заставляла трепетать сердце от любви и приносила с собой новые силы.

— Какая прекрасная музыка! — услышала она сзади мягкий старческий голос и неторопливые шаги.

Зоя обернулась. К лавочке подошел ветхий старичок и, тыкая пальцем на место рядом с ней, спросил:

— Присяду?

— Конечно, дедушка, садитесь, пожалуйста.

Жамкая в морщинистых, трясущихся руках заштопанную шапочку, он тихо присел.

— Я раньше не слышал такого произведения. Ты очень хорошо играешь. Знаю, о чем говорю! Ведь я много лет пел в церковном хоре, ноты знаю. Музыка будто льется у тебя из души!

— А маме не нравится…

— Придирается! — махнул рукой старичок.

Зоя продолжила играть, а старичок всматривался в какую-то точку впереди себя и вслушивался в дивную мелодию. Пальцы Зои очень быстро озябли и покраснели. Она закончила играть, уложила скрипку в футляр.

— Скоро Пасха… — задумчиво протянул старичок.

Зоя поняла, что ему одиноко и хочется поговорить, поэтому повернулась к нему.

— Да.

Они сидели рядом, глядя на старинные особняки и на белокаменный Софийско-Успенский собор, что возвышался перед ними на горе, будто парил высоко в небесах.

— Прихожу сюда каждый год перед светлым воскресеньем, чтобы вспомнить друга детства.

— А что с ним? Он уехал? Или его уже нет в живых?

Старик неуверенно посмотрел на нее и ответил:

— Давно уже нет. Убили его тут, возле того дерева.

— Правда? — удивилась Зоя.

— Угу. Евсташка его звали. Мы шли на занятия в гимназию мимо того дома… — он кивнул на двухэтажный особняк. — Ты, наверное, знаешь, что раньше там сам Царь жил?

Зоя кивнула.

— Дом был обнесен высоким забором из неотесанных досок. Мой друг решил через него на царских дочек поглядеть. Дело молодое! Тогда родителей-то их уже увезли в Екатеринбург, девочки оставались в доме одни со слугами, ухаживали за больным братом. Залез он на березу и давай высматривать… — старик бросил быстрый взгляд на Зою, будто раздумывал, стоит ли продолжать рассказывать ей об ужасах того времени, однако все-таки решился.

— …один солдат прицелился и выстрелил ему в грудь. Повалился мой дружок, как тряпичная куколка на земь. Я к нему. Евсташка, говорю, друг дорогой, вставай! А у самого слезы текут, не вижу ничего вокруг, все расплывается. Он не ответил, только смотрит в небо и молчит, будто увидел ангела. Лицо светлое такое было. Кто-то из солдат крикнул мне: «Тякай отсюдовы, парнишка, пока и ты пулю в лоб не получил».

Старичок вытер побежавшую по морщинистой щеке слезу старой шапкой. Зоя протянула ему носовой платочек, но он отказался.

— Звери, просто звери! Что творили! — старик начал безостановочно рассказывать; воспоминания, казалось, захлестнули его, и он будто снова оказался в революционной России. — И убивали, и люд честной обворовывали в городе. Помню, однажды в Вербное воскресенье, сразу после крестного хода, большевики арестовали епископа Гермогена прямо возле церкви. Его схватили и увели к солдатским баракам. Только украшенная драгоценными камнями митра упала и покатилась по земле. Комиссия по борьбе с контрреволюцией быстро издала ордер на арест по обвинению в участии в заговоре. Народ в городе взбунтовался, купцы предлагали за него выкуп. Солдаты же учинили обыск в доме епископа и домовой церкви. Вместо свечей перед иконами ставили сигаретные окурки и трогали грязными руками алтарь.

— И что с ним случилось потом? — охнула Зоя.

— Его быстро увезли в Екатеринбург. В пути солдаты сбрили ему бороду под всеобщий хохот и улюлюкание, одели в гражданское, чтобы его никто не узнал во время поездки. Там он некоторое время сидел в тюрьме и рыл канавы вместе с другими политзаключенными. Но однажды Тобольская епархия отправила прошение на пересмотр его заключения, и Совет почему-то согласился. Чудо, не иначе. Решили вернуть его обратно в Тобольск под присмотром отряда матросов. Только вот в пути моряки осерчали на него, узнав новости о поражении их армии и гибели товарищей. Сорвали на нем зло. Привязали груз к телу епископа и сбросили в реку. Воды Тобола сомкнулись над ним. Бессмысленное убийство! И сколько таких было!

Старичок посмотрел на Зою и сказал, опомнившись:

— Ах, зачем я рассказываю об этом ребенку!

— Я уже не ребенок, — возмутилась Зоя, — мне уже десять лет!

— Ух! Какая бойкая! — хихикнул дед и окинул взглядом городской парк. — Весна в этом году приятная. Как тихо вокруг! Душа радуется, когда нет войн и революций.

На руку старичка села бабочка-крапивница с оранжевыми крыльями в черную крапинку.

— Вот и первая весточка праздника. Пойду, — сказал старик, — надо куличики ставить в печь. С наступающей Пасхой!

— И я пойду, — попрощалась