Анжелика - Анн Голон

«Что я мул, выставленный на продажу, что ли?» — думала Анжелика. Она была так поражена, что даже не слишком оскорбилась.

— Как хотите, но у нее зеленые глаза, — воскликнула графиня де Ришвиль, — а зеленые глаза, как и изумруд, приносят несчастье!

— Это же такой необычный цвет, — возразила другая дама.

— Но они лишены обаяния. Посмотрите, какой холодный взгляд у этой девочки. Нет, право, я не терплю зеленые глаза.

«Неужели они обесценят единственное мое богатство — волосы и глаза?» — думала девочка.

— Конечно, сударыня, — неожиданно сказала она вслух, — спору нет, голубые глаза настоятеля Ньельского аббатства нежнее… и приносят вам счастье, — тише добавила она.

Наступила мертвая тишина. Несколько дам прыснули со смеху, но тут же замолкли. Все растерянно переглядывались, словно не веря, что такие слова смогла произнести эта сидевшая с невозмутимым видом девочка.

Краска залила лицо и даже шею графини де Ришвиль.

— Да я же ее знаю! — воскликнула она, но тут же от досады прикусила губу.

Все в изумлении уставились на Анжелику. Маркиза дю Плесси, славившаяся своим злоязычием, снова прикрыла лицо веером, скрывая насмешливую улыбку. Но теперь уже она прятала ее от соседки.

— Филипп! Филипп! — позвала она, чтобы выйти из неловкого положения. — Где мой сын? Мессир де Бар, будьте так добры, пригласите сюда полковника.

И когда шестнадцатилетний полковник явился, маркиза сказала:

— Филипп, эта твоя кузина де Сансе. Проводи ее к танцам. В обществе молодых людей ей будет веселее, чем с нами.

Не дожидаясь приглашения кузена, Анжелика встала. Сердце ее отчаянно заколотилось, и она обозлилась на себя за это. Юный сеньор смотрел на мать с нескрываемым возмущением. «Как, — казалось, говорил он, — как осмеливаетесь вы навязывать мне так дурно одетую девчонку!»

Но, видимо, по выражению лиц находящихся в гостиной дам он понял, что здесь произошла какая-то неловкость, и, протянув Анжелике руку, процедил сквозь зубы:

— Идемте, кузина.

Она вложила в его открытую ладонь свои маленькие пальчики, о красоте которых она даже не подозревала. Филипп молча довел ее до входа в галерею, где пажам и молодым сеньорам его возраста было разрешено резвиться в свое удовольствие.

— Расступитесь! Расступитесь! — неожиданно крикнул юный маркиз. — Друзья, представляю вам мою кузину, баронессу Унылого платья!

Раздался дружный хохот, их окружили молодые люди. Пажи были в туфлях на высоких каблуках, в коротких до колен штанах с буфами, из-под которых смешно торчали длинные и тощие ноги, и все они показались Анжелике похожими на цапель.

«В общем-то, я в своем унылом платье выгляжу не смешнее, чем они с этими тыквами вокруг бедер», — подумала Анжелика.

Она бы, пожалуй, охотно поступилась своим самолюбием, лишь бы побыть еще рядом с Филиппом, но один из подростков спросил ее:

— Вы умеете танцевать, мадемуазель?

— Немного.

— Правда? А какие танцы?

— Бурре, ригодон, умею водить хоровод…

Ее слова вызвали новый взрыв хохота.

— Ха-ха-ха! Филипп, что за птицу ты нам привел? А ну-ка, мессиры, давайте тянуть жребий! Кто будет танцевать с этой пастушкой? Есть любители бурре? Уф!.. Уф!.. Уф!..

Анжелика выдернула свою руку из руки Филиппа и бросилась прочь.

Она прошла через большие залы, где сновали слуги и толпились сеньоры, через холл с мозаичным полом, где на бархатных подстилках спали собаки. Она искала отца, изо всех сил удерживая слезы. Все это пустяки! Надо забыть об этом, как о нелепом, кошмарном сне. Перепелке не следует вылетать из своей чащи. Вспомнив наставления тети Пюльшери, к которым она все же прислушивалась, Анжелика твердила про себя, что наказана поделом, что незачем было из пустого тщеславия соблазняться лестным, на первый взгляд, предложением маркизы дю Плесси.

Наконец она услышала пронзительный голос маркиза, доносившийся из маленькой комнаты, расположенной в стороне от других.

— Ничего подобного! Ничего подобного! Мой бедный друг, вы совершенно не в курсе дела, — сокрушенным тоном говорил маркиз. — Вы напрасно воображаете, что нам, дворянам, — а у нас столько расходов! — легко получить льготы. К тому же ни я, ни принц Конде не в состоянии освободить вас от налогов.

— Я вас прошу лишь замолвить за меня словечко перед суперинтендантом финансов мессиром де Треманом, ведь вы лично знакомы с ним. А дело не лишено интереса и для него. Я прошу освободить меня от налогов и всех подорожных пошлин только при перевозке товара от Пуату до побережья. И прошу, кстати, сделать это исключение только для четверти своих мулов и добытого свинца. В возмещение военное интендантство короля оставляет за собой право купить остальных мулов по рыночной цене, а королевская казна получит возможность приобретать свинец и серебро по официальному курсу. А ведь государству выгоднее иметь нескольких надежных поставщиков различных товаров у себя в стране, чем ввозить эти товары из-за границы. У меня, к примеру, для тяги пушек есть великолепные мулы, крепкие и сильные…

— От ваших слов разит навозом и потом, — возмущенно воскликнул маркиз, брезгливым жестом поднося руку к носу. — И знаете, я не поручусь, что, занимаясь такого рода делами, которые — простите мою откровенность — сильно смахивают на торговлю, вы не унижаете своего звания дворянина.

— Торговля это или нет, но мне надо жить, — отрезал Арман де Сансе твердым голосом, что весьма обрадовало Анжелику.

— А мне, — воскликнул маркиз, вздымая руки к небу, — вы думаете, мне легко жить! И все же, смею вас заверить, никогда не опорочу я своего дворянского звания никаким низменным занятием.

— Ваши доходы несравнимы с моими, кузен. Собственно говоря, я нищий и для короля, который отказывает мне в помощи, и для ростовщиков из Ниора, которые заживо сжирают меня.

— Знаю, знаю, дорогой Арман. Но вы когда-нибудь задумывались над тем, как я, будучи придворным, занимая две важные должности при короле, свожу концы с концами? Убежден, что нет. А между тем, да будет вам известно, мои расходы неизменно превышают доходы. Я отношу сюда, естественно, и доходы от моего имения Плесси, и доходы от имения моей жены в Турени, а также те примерно сорок тысяч ливров, которые мне приносит Моя должность камергера короля и полковника Пуатевенской бригады, что в среднем составляет тысяч сто шестьдесят в год…

— Я бы довольствовался и десятой частью, — вставил барон.

— Терпение, мой деревенский кузен. Да, у меня сто шестьдесят тысяч ливров дохода. Но поймите, что расходы моей жены, полк моего сына, особняк в Париже, дом, который я снимаю в Фонтенбло, переезды вместе с двором в его скитаниях, проценты, которые надо погашать по различным займам, приемы, гардероб, экипажи, прислуга и прочее — все это обходится мне в триста тысяч ливров.