Выбор оружия - Фридрих Незнанский

Следователь наконец отступился.

– В шоке, – заключил он, – в больницу ее нужно. Потом допросим…

– Это старшая дочь Гармаша, Евдокия Тимофеевна, завхозом в детсаду работает, – объяснил капитал Денису. – Она и сообщила, что отец погиб.

Еще часа полтора Денис провел в доме, наблюдая за обыском. Искать, собственно, было нечего: скудный домашний скарб, минимум одежонки. Среди вещей – черный дубленый тулуп и тяжелые, мехом внутрь, сапоги геолога. И огромное количество рассыпанных на полу в обеих комнатах бумаг, ученических тетрадей, плотных четвертушек, как в библиотечных каталогах, исписанных мелким, очень четким почерком. Все записи касались Норильска. Денис поднял с пола несколько карточек, прочитал:

«1963 г. Декабрь. Звено Николая Доронина из смены горного мастера Николая Иншакова через первый клетьевой ствол рудника „Маяк“ подняло на поверхность первую вагонетку талнахской руды…»

«1941 г. Октябрь. По Севморпути в Дудинку прибыли суда с оборудованием эвакуированного с Кольского полуострова, из г. Мончегорска, металлургического комбината „Североникель“…»

«1989 г. Июнь. Прошла первая в истории Норильска забастовка горняков на руднике „Октябрьский“…»

– Ну, оклемался, племяш? – поинтересовался капитан. – Не смущайся, бывает.

– Привыкну, – отозвался Денис.

– Нет, к этому привыкнуть нельзя. В обморок хлопаться не будешь – верно. А привыкнуть… Нет, парень, к такому не привыкают. Сколько я уж трупов поднял! А каждый раз – будто что-то из души вынимают. Я вот иногда думаю: а когда последнее вынут, что от меня останется – пустой мундир?

Денис поинтересовался:

– Среди бумаг толстого такого пакета не попадалось? Примерно как шесть бухгалтерских книг?

– А что в нем? – насторожился капитан. – Деньги?

– Нет. Какие деньги! Что-то по истории Норильска. Какие-то материалы – вроде этих, – кивнул он на рассыпанные по полу бумаги.

– Что-то не припомню… Погоди. – Он заглянул в протокол обыска, который составлял старший лейтенант, просмотрел исписанные страницы, подтвердил: – Нет, ничего такого. Важное что-нибудь?

– Для Тимофея Евсеевича все, что касается истории Норильска, было важным.

– Да, история. Научная вроде штука. Дело, как говорят, прошлое. А иногда так аукнется, что за сердце хватаешься. Поехали ко мне, племяш. Обыск без нас закончат. Хлопнем по стакашке – как мы когда-то с твоим дядей после дежурства.

– Спасибо, – отказался Денис. – Мне еще до Москвы ехать.

– Ну ехай, – согласился капитан. – Привет Вячеславу Ивановичу передавай. Скажи: от бывшего старшего лейтенанта, а отныне и навек – капитана Воронина Сереги. Может, помнит…

– Конечно, помню, – сказал Грязнов-старший, когда Денис закончил рассказ. – Обстоятельный мужик, въедливый. И если уж за что зацепится – не уймется, пока не раскопает до последней точки. Не пошла, значит, служба. Даже странно. А может, потому и не пошла, что въедливый? Но если он сказал, что пакета нет, – значит, нет. – Грязнов повернулся к Турецкому. – Что за документы? Излагай, твоя очередь.

Рассказ Турецкого о поездке в Норильск занял около часа. Еще часа два обсуждали скопившуюся информацию, вертели и так и эдак, пытаясь выстроить хоть какое-то подобие цельной версии. Фактов было на первый взгляд предостаточно, но насчет версии дело не клеилось. Не складывалось. Не сходилось. Хоть тресни.

Предположили даже возможность участия в убийстве Гармаша самого Никитина. Но тут же отказались: по времени не совпадало. Ребята из «наружки» «Глории» вели его «форд» от самого Внукова с момента его прилета, и только сегодня днем – это Денис выяснил, позвонив в агентство, – Никитин оторвался от них на эстакаде Савеловского вокзала.

– Не нравится мне этот Гарри К. Никитин, – заключил Грязнов-старший. – Не нравится, и все. Не успел он появиться, как тут же и посыпалось: взрыв на «Востоке-5», убийство Кузнецова, Очкарик, Гусак, Мафферти, а теперь вот и Гармаш. Понимаю, фотороботы разные, по времени не стыкуется, а все равно тут что-то не то. И ведь главное – все в одну точку: сбить котировку норильских акций. Не так, скажешь?

– По-твоему, так с ним целая команда прилетела, – возразил Турецкий. – Нет. Не тот человек. Не верю, не пойдет он на такое.

– А сказать, что выиграл на бирже сто двадцать четыре миллиона, – на это же пошел! – напомнил Грязнов-старший.

– Ну пошел. Может, почему-то решил не посвящать в детали Дорофеева. И правильно, между прочим, сделал.

– А знаете, что меня удивляет? – спросил Денис. – Я уже с полгода по Москве езжу, а все еще путаюсь, где развернуться, а где перестроиться. А уж на савеловской эстакаде – там вообще черт ногу сломит. Откуда он так хорошо знает Москву? Ведь он ленинградец.

– Резонно, – заметил Грязнов-старший.

– А меня удивляет другое, – сказал Турецкий. – Почему он в Ленинград не едет? Я бы на его месте в первый же день полетел.

– А что ему там делать? – спросил Денис.

– Как – что? Дочь у него там.

– Ну и что? – поддержал Дениса Грязнов-старший. – Жена его бросила, дочь двадцать лет не видел. Чужие, в сущности, люди.

– Дундуки вы оба! – в сердцах бросил Турецкий. – Что молодой, что старый! Кобели холостые! Вот были бы дети, так бы не рассуждали. Чужие люди! Бросила меня жена или не бросила, а дочь – это дочь! Ни хрена вы в жизни не понимаете! Ладно. Если он не едет в Ленинград – значит, придется поехать мне…

Говорят, профессия связывает человека с обществом. Интересно, какой дурак это придумал? Сунуть бы его в шкуру следователя или в любой милицейский мундир – о связи с каким обществом он стал бы рассуждать? С обществом бандитов, убийц, продажных чиновников, мафиози всех калибров – от Качка до Корейца и Бурбона? Прав, наверное, этот капитан из Твери Серега Воронин? «К этому привыкнуть нельзя. И каждый раз будто что-то из души вынимают». И остается внутри – пустота. Или все-таки нет?

Пожалуй, нет.

Конечно же нет: душа заполняется. Людьми, попавшими в круг расследования. Обыкновенными. Честными. С Богом в душе, о присутствии которого иногда даже сами не подозревают. Нормальными людьми, нормальность которых на мрачном фоне нынешних мутных времен выглядит иногда прямо как гражданский подвиг.

Взять даже это дело. Борух Соломонович Никольский, на всю жизнь опаленный черной норильской пургой. Андрей Павлович Щукин в его хемингуэевском свитере. Куда уж обыкновеннее. Но было что-то в том уверенном спокойствии, с которым они всю жизнь делали и делают свое дело.

Старый норильский прокурор Ганшин, дерзнувший в самые лютозастойные семидесятые швырнуть свое житейское благополучие под колеса набирающего скорость позорного политического процесса. И остановил его. Навсегда.

Начальник экспедиции Владимир Семенович Смирнов, рискнувший во имя истины не только карьерой, но и своей свободой. Именно свободой – ничуть не меньше.

Да и сам Никитин. Что бы там ни говорил полковник Грязнов, а Турецкому он по-прежнему нравился. Было какое-то высокое душевное достоинство в его одержимости, во всей его странной, изобилующей крутыми переломами жизни. Трудно было рассчитывать, что встречи с его бывшей женой и 23-летней дочерью дадут какую-то новую информацию, но и отвергать это нельзя было. Не мог Турецкий сам себе сказать: этот Никитин мне интересен, поэтому я и отправляюсь в бывший Ленинград, а ныне – с благословения экс-мэра Собчака – Санкт-Петербург. Дело было все-таки важней его личного интереса.

«Красная стрела» прибыла под своды Московского вокзала Санкт-Петербурга, как обычно, в восьмом часу утра. Для командированного люда это было очень удобно: целый день впереди, можно было закончить все дела и вечером, этой же «стрелой», вернуться в Москву. Но на этот раз Турецкому такая рань была не с руки: суббота, люди отсыпаются после рабочей недели, грешно без острой нужды нарушать их утренний покой. Поэтому он часа два бесцельно шатался по Невскому, Дворцовой площади и набережной Невы, машинально отмечая, что улицы здесь, пожалуй, чище, чем в Москве, но и безжизненней: меньше палаток, рекламы, народ какой-то словно бы скучный и не так ярко, как в Москве, одет. В десять он спустился в метро и отправился на Васильевский остров, где – как было указано в справке, подготовленной начальником службы безопасности Народного банка Пономаревым, проживала бывшая жена Никитина Ольга Николаевна Новикова.

Но там она уже давно не жила. Нынешние хозяева квартиры – молодая супружеская пара, как раз выкатывавшая из дверей на лестничную площадку высокую коляску с младенцем, – объяснили Турецкому, что они пять лет назад разменялись с Ольгой Николаевной: ей отдали трехкомнатную квартиру на Моховой, а взамен получили однокомнатную, где Ольга Николаевна жила с дочкой, и двухкомнатную ее матери-старухи, которая осталась одна после смерти мужа. Адрес? Как не помнить, полжизни там прожили: Моховая, 34, квартира 12.