Самое красное яблоко - Джезебел Морган

не остается места в наших землях», – сказала Королева-под-холмом, хозяйка тайн и обмана. «Под их топорами умирают леса, и мы погибнем так же», – сказал Ольховый король, хозяин чащ и тайных дорог. «Значит, должны мы дать им бой», – сказал старший их брат, Белый король, который ничему не был хозяином.

Куда бы ни шла я, голос не становился ближе, он звучал все так же приглушенно, как из-за стены, словно меня и Кейтлин разделял поворот коридора, не более того. Где же она, мелькали невольные мысли и тут же исчезали, утянутые на дно текучим напевом легенды.

Тогда я не знала, почему мне так нестерпимо важно услышать древнее сказание до последнего слова, и, влекомая им, я не задумывалась больше ни о чем.

Зря.

– Фир сидх поначалу были милосердны. Может, рассудили они, если остров станет негостеприимен к людям, то уйдут они прочь? И загубили чарами посевы и скот. Но гелледы не ушли – ибо некуда им было уходить. Разве что в царство мертвых в холодной океанской бездне, но кто ж туда спешит? Первое сражение было сражением чар, ведь вождь гелледов, потомок того, кто привел их на остров, и сам умел подчинять себе землю, растения и животных, волны, облака и ветры. И тогда над белым островом схлестнулись чародейства, и почернело небо, и ливень сек землю долгими днями, черными и непроглядными, словно ночь. И пришлось им отступить, пока колдовство не разрушило остров до основания.

Мягкий голос Кейтлин вел меня, и каждое слово ее звучало ясно и четко, словно было продолжением моих мыслей, словно звучал голос не из-за стен, а в самом моем разуме, как воспоминание, ставшее в один миг настолько ярким, что затмило вещную реальность.

Я подумала тогда: а не схожу ли я с ума?

Мне стоило заподозрить это раньше.

– Последовавшее сражение было сражением стали. Звенели мечи, копья впивались в щиты, и стрелы взвивались выше птиц. Кровавой оказалась жатва в ту осень, в алый окрасила она и землю, и листья деревьев, бурыми текли реки. Много воинов пало и средь фир сидх, и средь гелледов, и снова пришлось им отступиться, ибо скорее они истребили бы друг друга, чем один народ одержал верх над другим.

Мне стоило раньше вспомнить, кому Кейтлин рассказывает сказки в синих сумерках, полных причудливых теней. Кто слушает ее, не перебивая, жадно ловя каждое слово, ведь кто же еще расскажет ему о добрых соседях, раз о них молчит королева?

Гвинллед.

Стоило образу его, имени его подняться из глубин памяти над заморочившей меня легендой, как сердце тут же пропустило удар. Я не могла слышать голос Кейтлин ни в коридорах, ни на балконах, ни в галереях – но слышала, и только Гвинлледу по силам было пожелать этого.

– Последнее сражение было сражением клятв и обещаний. Им пришлось встретиться – старому уже вождю гелледов, такому же сероглазому, как и его предок, и Белому королю, старшему над фир сидх. Лицом к лицу, не прячась ни за пеленой чар, ни за сталью доспехов. Но это сражение было и сражением хитрости. Народу фир сидх была недоступна роскошь прямой лжи, и год за годом они оттачивали искусство недомолвок и умолчаний. Белый король обещал, и слово его стало законом для всех фир сидх: потомкам сероглазого вождя достанется Альбрия, и более фир сидх не оспорят их власти, сами же скроются за пеленой туманных чар. Взамен вождь гелледов обещал не искать их и не нарушать границы их владений. Они скрепили кровью свои обещания, превратив их в нерушимые законы для своих народов, но… ложь была сутью людей, их дыханием и мыслями. Они лгали всегда – даже себе: когда любили, когда ненавидели, когда горевали. Но откуда фир сидх тогда было это знать? Скорбью и бедой обернулся им этот урок: сероглазый вождь убил Белого короля.

У дверей в покои Гвинлледа я замерла, сама не своя, не зная, чего жажду больше: узнать, как закончится сказание, или распахнуть дверь и оборвать на полуслове, пока не прозвучали слова, за которыми – о, как я была в том уверена! – последует что-то жуткое.

– И хоть кипел гнев в крови фир сидх, не могли они нарушить клятву Белого короля, как бы того ни желали. Они ушли в пелену туманов, скрыли от людей свои владения, а свой гнев обратили в злые шутки и хитрые ловушки, чародейские проказы и обманные сделки. Они ждали и помнили, ведь осталась у них надежда: властители фир сидх забрали тело брата своего, и Ольховый король сохранил его память, Осоковая королева – его чары, а Королева-под-холмом, что всегда была ему ближе всех, вырвала искру его жизни из вечного круговорота перерождений, чтоб смог Белый король вернуться неизменным. Остров же со всеми его богатствами, зелеными холмами и говорливыми реками, достался народу сероглазого вождя, и потомки его до сих пор правят им.

Имя его так и не прозвучало, но разве я не знала его и так? Я была сметливой – даже в те года, когда доверчивость и наивность застили мне глаза, но сложить головоломку из двух деталей не составило бы труда даже Маргарет или Элеанор.

Его звали Аргейл, и сквозь века потомки пронесли это имя.

Сбросив спеленавшую меня оторопь, рывком я распахнула дверь в покое Гвинлледа, и гнев на Кейтлин согрел мою кровь. Как она могла помыслить рассказывать королевичу о добрых соседях и называть их?!

Но Гвинллед в комнате был один. Ярко горели лампы, теплом дышали стены, и плотные шторы прятали густую синеву промозглых осенних сумерек. Покой и уют царили здесь, покой и уют, по которым я так сильно тосковала в дороге. Гвинллед же сгорбился над столом, обхватил голову руками, словно высились над ним лишь черные развалины или раскинулись вокруг вересковые пустоши. Он медленно поднял голову на скрип двери, долго смотрел на меня взглядом пустым и нездешним и, лишь когда я, смущенная веявшим от него холодом, шагнула в темноту коридора, со сдавленным стоном бросился ко мне.

– Ты вернулась, недобрая королева! – выдохнул он, застыв на расстоянии вытянутой руки, не смея сам преодолеть оставшийся шаг. – Как долго тебя не было!

Сердце предательски дрогнуло, стоило мне заглянуть в его опустошенное печалью лицо, и я протянула ему руки. Он обнял меня, уткнулся лбом в грудь, и снова я поразилась, как быстро, жутко и быстро он растет. Десять зим сменилось, а он уже вытянулся, тонкий и хрупкий, как росток, лишенный солнца.

– Разве было о чем