Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами) - Георгий Венус

- Понимаете, господа? - снова начал он, когда глухое эхо залпов докатилось до убегающих к небу далей.- Понимаете?.. Кроме всего этого, смерть не щадит только трусливых... Господа! По-моему, творческая изобретательность смерти должна вызвать, в свою очередь, и в душе каждого офицера пробуждение его волевых начал... Как бы сказать вам?..- ну, желанье, что ли, не бороться с ней, а играть, как с равной Потом... Эй, Ершов!..- вдруг закричал он обернувшись.- Ершов, что тащишь?.. Яйца?.. Э-ге-ге!..

Ершов, час тому назад посланный поручиком Скворцовым в соседнюю колонию Фриденсруэ, поставил на землю крынку молока и рядом с ней положил завязанные в узелок яйца.

- Уже сварены?.. А ну, придвинь-ка!.. Вкрутую?.. Всмятку, я тебе говорил!.. Не говорил?.. Дурень!.. Пшел прочь, идиот!..

Солнце опустилось ниже, стало круглым и перестало слепить. Наши цепи оттянулись. По ложбине вели пленных.

- Вы когда-нибудь да и доиграетесь!.. Штабс-капитан Карнаоппулло волновался.

- Слушайте, ведь это же... Слушайте,- и после каждого боя!.. Зачем?.. Мало вам, что в бою не угробили? И что за идиотское испытание судьбы!.. Простите, поручик... Поручик, оставьте,- ведь это же средневековье!..

Поручик Скворцов разгладил тонкие усики.

- После боя пикантней... Понимаете, двойная проверка... А ну-ка еще раз... Смотрите,- бог любит троицу!..

И, опять повернув ладонью барабан нагана, он приложил его к виску.

- Поручик!

Но выстрела не последовало,- только сухой, короткий треск...

Уже подходили подводы.

- Песню!..- скомандовал ротный, когда подводы повернули на колонию Вальдгейм.

- Она, черт дери, красива как бес!

- Поручик Науменко увлекается!.. Господа, поздравим поручика Науменко с увлечением!.. Магарыч, поручик Науменко!.. Магарыч!..

Поручик Науменко стоял около печи и задорно улыбался. Из-за печи поднялась черная голова штабс-капитана Карнаоппулло.

- Но позвольте, господа, а вдруг она коммунистка?

- Коммунистка?.. Какая там к черту коммунистка!.. Самая обыкновенная б...! И ротный сплюнул.

Мы стояли в колонии Фриденсруэ уже второй день. И уже второй день спорили офицеры: отпустить "ее" с миром, отправить в штаб Туркулу или забрать с собою - "ведь хороша, стерва!.. А?".

А "она", Ада Борисовна,- та, вокруг и около которой кружились наши вечные споры, не выходила за двери веселого, желтого домика колонистки Шмитке, в котором поручик Ауэ наткнулся на нее в первый раз.

- ...Я сказала вам правду... Можете считать меня и коммунисткой или даже шпионкой, и, конечно, можете меня расстрелять...- говорила она собравшимся у ней офицерам, когда, заинтересованный, забежал к ней как-то вечером и я.- Я ни о чем вас просить не буду... О жизни?.. Менее всего!.. Я так устала!..- Пустив под потолок тонкое колечко голубого ленивого дыма, она прищурила черные глаза с черными же, точно надклеенными ресницами и, не опуская головы, повторила тем же спокойным и певучим голосом: - Так устала от вашей ве-ечной войны!..- К потолку поднялось новое колечко, нагнало уже расползающееся и поплыло рядом.- Я хотела пробраться в Феодосию или Севастополь... Вот и всё!.. И уехать оттуда... вот и всё!.. В Будапешт... Будапешт - моя вторая родина, господа... От России я отвыкла...

Кто-то засмеялся.

- Отвыкли?

- Не нравится, значит?

- А на сыпняк не хотите?..

- А на позиции?.. Сестрою?..

- Господа, или вы, или я! - Она вздохнула и на минуту замолчала, осторожно кладя догорающую папиросу на подоконник.- Ну вот...- улыбнулась.Теперь вы присмирели, и я могу продолжать... хотите?.. Моя биография? Ну вот... В Будапеште я танцевала у столиков наших веселых кабаре... Да, все это было!..- Она опять улыбнулась, уже совсем по-другому - одними глазами, вдруг сразу потерявшими блеск, и продолжала уже совсем тихо и еще более нараспев: - Кафе "Кристаль"... Огни... Я и ты... А потом... Потом...-голос ее задрожал,- в Москву... в вашу страшную Москву!..- Вдруг она подняла брови.- Простите, господа, я, кажется, забылась?..- И, сохраняя обиженное лицо, опять выровняла голос:-Да!., в Москву, значит... В вашу страшную Москву!.. В Москве его расстреляли... Того, кого я любила и кто зачем-то снова увез меня в Россию... Можете, впрочем, здесь расстрелять меня!

И, вздохнув, она отвернулась к окну и положила на подоконник руки. Короткие рукава еще более оттянулись назад и почти до плеч обнажили ее руки.

Офицеры молчали, жадно поглядывая то на ее руки, то друг на друга нетерпеливо и враждебно. Каждый хотел, чтоб вышли другие, но никто из хаты не выходил.

- Никто вас расстреливать не будет,- сказал, наконец, поручик Ауэ.Завтра мы выступаем. Езжайте в ваш Будапешт, пляшите и собирайте новых любовников. Счастливо!..

- Слава богу, что завтра выступаем,- сказал он мне уже на улице.- Эта трагическая курва. Да еще на бабьем безрыбье! Кобелями забегали! А?.. В бой - так в бой; в публичный дом - так в дом публичный! Но не вместе же мешать, барбосы!..

* * *

Ночь была безлунная. По темным улицам колонии бродили одинокие солдаты. Около ворот какого-то дома два колониста раскуривали трубки. Они стояли почти вплотную и почти упираясь друг в друга лбами. Спички в руках у них задувало, и колонисты ругались.

- Ей-богу!.. Не веришь?.. Так и сказала,- продолжал рассказывать поручик Науменко, помахивая на ходу тонким прутиком ивы.- "Вы словно большой дворовый щенок,- сказала она.- У вас большие, мохнатые лапы. Когда вы ходите, лапы у вас разъезжаются..." Ей-богу! - Поручик Науменко засмеялся.- "И неуклюжи вы,- сказала она.- И гадите на ковер. И грызете ножки дивана. И лаете на всех, так, зря, по молодости..."

- Это верно, пожалуй!

- Подожди!.. "Но таким, как вы сейчас,- сказала она,- таким вот я и люблю вас". И она целовала меня в лоб, потом в щеку, потом в губы...Поручик Науменко бросил хлыст в канаву.-...Потом в губы!.. Господи, как она целовала!..

Мы уже подходили к желтому домику вдовы Шмитке.

- Если б ты знал, как она целовала!..- еще раз повторил поручик Науменко и быстрыми шагами направился к воротам.

Минут через десять он нагнал меня снова.

- Слушай!.. Ты не видел его? - быстро спросил он, подбегая.

- Кого?

...За-сви-ста-а-ли каза-казаченьки

В пo-ход с полу-но-о-о-чи!

пели где-то вдали солдаты.

За-пла-ка-ла моя

Ма-ру-сень-кааа...

- ...Вышли они вместе. Я видел! - Поручик Науменко от волнения заикался.- Потом она вернулась и заперла за собой дверь... Она не пустила меня... Она сказала: "Сплю, поручик"... Но ведь это неправда! Скворцов обещал ей вернуться... Я слыхал... Послушай, он прошел здесь?.. Да? Здесь вот? Прямо?..

Песок под его ногами хрустел недолго. Очевидно, поручик Науменко побежал.

На следующее утро нас рано подняли. Рота уже стояла возле подвод.

- Где ж он остался, мать его в закон! - кричал ротный.- Немедленно найти! Обыскать все хаты! Барбосы! Баб не видели!..

Возле ротного стоял поручик Скворцов.

- А кто разберет!.. Я ж рассказывал вам, поручик. Как еще ночью отшил я его, он - через забор и в поле куда-то...

- Никак нет, и у дамочки нету,- подошел Галицкий.- И не было, говорит.

- Несут, несут! - раздались в это время голоса за нами.

Мы обернулись.

Поручика Науменко несли за ноги и за руки. Ротный быстро пошел ему навстречу. Потом остановился.

- Барбос!

- Напился...- сказал поручик Скворцов, уже взваливая поручика Науменко на подводу.- Так-с, так-с!.. Для храбрости, значит! Проучить меня думал! Иль с горя? Ах ты, мальчишка! Щ-ще-нок!..

И опять загремели колеса.

Бой мы приняли только на третий день, под селом Орлянкой, рано утром, после ночи, проведенной в степи под телегами.

- Это не бой!.. И не победа это!.. Это полпобеды!..- сказал ротный, закуривая, когда мы, не доходя до Орлянки, расположились на лужайке возле ее огородов.- Ни одного пленного! Какая же это, к черту, победа!

В селе было тихо. В конце улицы, выбегающей к нам на лужайку, скрипел журавль колодца. Около колодца суетились сестры. Раненых проносили мимо нас.

- Легонько!.. Ле-го-о-онько! - тихо просил с носилок молодой безусый солдат, с черным лицом и желтыми, как солома, бровями.- Земляк... Милый... Ле-го-о-нь-ко!..

И вдруг за спиной у нас раздался выстрел.

- Сюда! Сюда!.. Дышло!..

- Сюда! Санитары!..

Поручик Скворцов лежал на земле, около бугра, густо заросшего таволгой. Наган из рук его выпал. Пальцы были разжаты. Фуражка скатилась. С виска, расползаясь по щекам, медленно капала кровь.

- Отойди! - кричал ротный на сбегающихся со всех сторон солдат.Отойди! Чего не видели?

- Отойди! - у него под боком кричал штабс-капитан Карнаоппулло.- Чего не видели? Подошел фельдшер. Нагнулся.

- Конец! - И отошел к бугру, чтоб вытереть о таволгу руки.- Медицина здесь запоздала. Разрешите унесть?

- Несите!

- Неси!

- Тижолый! - Санитар Трифонов, здоровый солдат, с длинными до колен руками, взвалил поручика Скворцова на спину.- Тижолый!.. Мертвый, он всегда тижалей! А куда нести-то?

- К штабу неси!

- Раз, два, три... четыре. Четыре пули, поручик! Одна у него оказалась лишней...- сказал мне подпоручик Морозов, бросил наган на землю и приподнялся, ища кого-то глазами.