Ящик Пандоры - Александр Ольбик

Явившаяся Пандора, взглянув на изображение, открыла рот и целую вечность не могла его закрыть. Она с нескрываемым раздражением бросила на траву пакет с покрывалом, и плюхнулась с ним рядом.

– Что-нибудь случилось? – спросил Дарий и еще раз взглянул на свое творение.

– А ты сам не видишь? – Пандора гневливо сверкнула глазами, со вздохом вынесла приговор: – Допился, дорогой мой мальчик, доигрался. Боже мой, боже мой, какая мазня, как будто шимпанзе лапой. Неужели ты сам не видишь, что ты тут наляпал?

– А что тут видеть? – Дарий, смущенный и раздавленный критикой и непониманием, готов был ее придушить. – Что тебе здесь не нравится, а? Закат над морем, ранний вечер, отраженная в море радуга, бездна тонов, гармония идеальная… Слышь, курица, гармония и-деа-ль-на-я. Повторить? У меня еще такого не было и вряд ли когда-нибудь будет…

Пандора, опустив голову в колени, раскачивалась из стороны в сторону, видимо, выражая так свое удивление и досаду. Из колен он услышал ее глухое негодование:

– Во-первых, давай без оскорблений, во-вторых, у тебя действительно такого еще не было, и в-третьих, ты не виноват, потому что свихнулся, а вот на какой почве, это еще предстоит выяснить. – Она подняла голову и Дарий увидел животный блеск в ее глазах. – Где ты видишь радугу? Радуги без туч не бывает. И почему у тебя море такого золотистого цвета, глядя на который можно свихнуться…

– Все, амба, заткнись и больше не раскрывай свое орало. Повторяю для глухих: это лучшее, что когда-либо выходило из-под моих кистей, и никогда подобного больше не будет. – Он упаковал мольберт, сложил стульчик и, прощаясь с морем, окинул его насколько возможно широким взором. – Забирай свои шмотки и пошли домой. И больше на тему искусства вообще и живописи в частности ни слова, ни полслова. – И Дарий размашисто, оставляя позади себя дымок от сигареты, зашагал в сторону липовой аллеи, которую уже заполняли фиолетовые сумерки.

До Рождества было еще ой как далеко…

Глава седьмая

Кошки удивительные существа, и не зря в седые времена их считали священными животными. Когда Дарий улегся рядом с Пандорой на диван, Найда вскочила ему на грудь и уютно там устроилась. Ее белая мордочка сияла новогодним фонариком, а мурлыканье, которое она издавала, напоминало монотонную работу электромоторчика или урчание холодильника. Лапки она сложила муфточкой, голову склонила к самому подбородку, и всем было хорошо.

Около часа ночи Дарий проснулся и увидел, как сквозь неплотно зашторенные окна пробиваются разноцветные сполохи и слышатся автоматные очереди. Но это его не потревожило, поскольку было уже привычным: сосед-шулер отмечал день незаконной репатриации, незаконно вошедшей в страну силы с красными звездами на фуражках. Найда уже спала в ногах, что мешало Дарию свободно вытянуться, и он, поднявшись, сдвинул кошку к стене. Однако сон прошел, и он долго лежал с открытыми глазами и вспоминал все, что могло прийти в голову человеку с довольно неясной философией жизни. Тогда, в Москве, когда он увидел Пандору, все в его душе и сложилось. Определилось на года. В Ригу он ехал в одиннадцатом вагоне, и когда ресторан закрылся, они у единились в ее служебном купе. Говорили, но больше она – о своей жизни, о том, как стала официанткой в вагоне-ресторане, как умерла ее мать, как «в предыдущий рейс ее обворовала в Москве цыганка», которую она отвела в милицию и где над ней посмеялись, ибо не было вещественных доказательств. Цыганка успела выбросить кошелек, когда они направлялись в отделение милиции. А вообще жизнь проходит на колесах, рейсы через три дня, в остальное время перебивается на рынке, продавая привезенные из Москвы вещи. Ах да, еще она ухитрялась учиться на заочном отделении торгового института. Призналась, что давно хотела его встретить и даже искала телефон в телефонном справочнике, но там его не оказалось. И когда она это говорила, у Дария сбилось дыхание, и он не мог дождаться минуты, когда Эта минута будет уместной для них обоих. Он вспомнил, какая на ней была блузка (василькового цвета), какая в волосах заколка (коричневая, в виде бантика с бисеринками), какие духи (сандал) от нее исходили. Но не смог бы передать прелестное сочетание ее сияющих глаз с нервным подергиванием века.

И даже при тусклом свете он разглядел, как зарделись ее щеки, когда он начал расстегивать юбку, как будто это было в первый раз, и как она, смущаясь, устраивалась на очень не удобном ложе и старалась не глядеть, как он приспускал джинсы, а сам он, вбирая в себя ароматы сандала и специфические вагонные запахи, старался не упасть с полки, ибо она была узкой и совершенно не приспособленной для полной самоотдачи. Но все произошло быстротечно, ибо кто-то дважды дергал за ручку двери служебного купе, что, однако, не умалило обоюдоострое соитие. В последний миг он взвыл, и она прикрыла его рот ладонью, а сама… Впрочем, это уже осталось в далеком прошлом.

По приезде в Ригу они расстались, но ровно на столько, сколько потребовалось для поиска для нее жилья. Начало. Бытовое переустройство, в котором было все: переезды, смена работы, общежитие строительного треста, что само по себе сравнимо с концлагерем, безденежье, подозрения в измене, ревность и пр., и пр., однако не это дразнило память Дария, а очень мимолетный эпизод, который произошел в том же одиннадцатом вагоне утром, когда экспресс приближался к рижскому вокзалу. В суматохе, какая бывает в пассажирском купейном вагоне, в хаотическом движении поздно проснувшихся пассажиров, ринувшихся в туалет, Дарий стоял в проходе и наблюдал за тем, как Пандора (помогая своей подруге-проводнице из соседнего вагона) собирает белье, складывая простыни в отдельную стопку, пододеяльники и полотенца – в другую, моментами отвлекаясь, отправлялась на поиски недостающего казенного белья. И в один из моментов, пролетев по проходу стрелой, к Пандоре подошел молодой крепко сбитый мужчина тоже в форменной одежде, и, приобняв Пандору за плечи, что-то стал ей говорить. Было видно, разговор шел доверительный, свойский, даже ласковый, и Пандора, слушая парня, смущенно бросала взгляды в сторону Дария. «Тебе придется выбирать», – сказал себе Дарий и тоже пошел на выход, где уже выстроилась очередь. Подойдя к беседующим, он взял Пандору за руку и довольно бесцеремонно втолкнул ее в открытые двери служебного купе.

– Кто этот человек?

– Бригадир поезда, а что? Я тебе позвоню, а сейчас мне надо прибираться…

И с той минуты в душе Дария не было ни минуты затишья…

…Он уснул, когда последняя петарда, осветив небо и верхушки сосен, потухла и когда Найда снова улеглась ему на грудь. Она была невесомая и не мурлыкала, а лишь тихонько, как и Пандора, посапывала, что было своеобразным музыкальным рефреном, ничуть не отягощающим слух и тем более тело.

Утром, когда Пандора ушла на работу, он с только что написанной картиной отправился в санаторий за своими втоптанными в грязь полотнами. Все были на месте: за администраторской стойкой те же куклы Барби, которые мило его приветствовали, и он им в ответ тоже помахал рукой, был на месте и бармен Зенон, свеженький как огурчик, правда, с небольшой царапиной на щеке. Вдалеке показалась узкоплечая фигура сантехника Афони, направлявшегося в рабочую столовую.

Зенон предложил выпить, но Дарий отказался. Закурили, и бармен поведал некоторые подробности того вечера, когда в баре гуляла Орхидея со своей свитой. Оказывается, после репетиции в зале вся кодла заявилась в бар и устроила такую оргию, от которой все пять этажей санатория сотрясались, словно во время землетрясения. На что лояльный к Орхидее главврач Нафталей, но и тот пришел в ужас и дважды прибегал в бар, чтобы утихомирить «золоту молодежь», а по классификации Дария – «золотистых стафилококков». Часам к десяти к ним присоединились еще несколько человек, и в том числе пятеро «полуфабрикатов», которые были в фаворе у Орхидеи. Это были молодые парни, загорелые, развязные, как бывают развязными еще не совсем зрелые, но испившие яда славы недоросли.

– Они по-свински нажрались, заблевали все углы, – Зенон так поморщился, что Дария самого замутило. – А потом по одному, по двое бегали факаться в зал, и затрюхали все кулисы, весь занавес… И Фокий туда шастал с одной рыжей курвой, потом другую повел. Уронили столик, побили посуду, а госпожа Орхидея то ли от ревности, то ли от дури позволила себя вые… одному молокососу прямо здесь, в углу за автоматами. Единственный, кто вел себя по-человечески, был Авгутин, который, упившись в дуплет, проспал на подоконнике…

Дарию такие разговоры ни о чем не говорят, он и сам не дурак этим заниматься где угодно и с кем… А вот тут он соврал себе, ибо пока что кроме Пандоры ему никто не нужен.

– Наверное, они тебе неплохо забашляли? – спросил Дарий бармена. – Обычно попса гуляет широко…