Дозоры слушают тишину - Сергей Мартьянов

— Да ну, зачем все это?..

Он так долго возился со своими пуговицами, что Клевакин сострил:

— Эй ты, святая богородица, в рай опоздаешь!

На что Пушкарь добродушно ответил:

— Успею…

К двенадцати часам все было готово к встрече, но корреспондент где-то задержался. Не приехал он и через час и через два.

Жизнь на заставе не останавливается ни при каких обстоятельствах. Настал срок — и дежурный объявил:

— Клевакин и Пушкарь, за получением боевого приказа!

— Пошли, богородица, — вздохнул Клевакин, — так и не удалось тебе сфотографироваться.

— А я и не думал. Больно нужно… — проговорил спокойно Пушкарь.

— Ладно, ладно, не скромничай, — похлопал его по плечу Клевакин, — тоже мне красна девица.

Пушкарь приехал к нам недавно и еще не освоился на новом месте. Держался в стороне, стеснительно улыбался по любому поводу, а когда открывал рот, то высказывался с простодушием неимоверным. На этом сходство его с «красной девицей» или «святой богородицей» кончалось, если не считать того факта, что родом он был из города Суздаля, на что и намекал Клевакин в своих подковырках. Пушкарь был богатырского роста, с добродушным румяным лицом и огромными красными ручищами. Подтянутый, хрупкий Клевакин приходился ему по плечо.

Получив приказ, они вышли с заставы. Стоял жаркий солнечный день. От деревьев падали короткие четкие тени. Пограничники прошли мимо садов, мимо огромной чинары, растущей у самой границы, и стали взбираться по тропе в гору, где стояла центральная вышка. Там им предстояло нести службу до наступления темноты. На склоне горы, в зарослях, мерно позвякивали бубенчики. Это паслись коровы, еле заметные в кустах и травах. Пастуха нигде не было видно.

— А зачем у них бубенчики? — спросил Пушкарь.

Клевакин усмехнулся:

— Ясно-понятно! Чтобы не спутать ночью, человеки это шебуршатся в кустах или колхозные коровы.

— А-а…

— Бе-е!.. — передразнил Клевакин.

Он был раздражен и срывал свое раздражение на товарище.

По деревянной скрипучей лестнице Пушкарь поднимался сильно волнуясь: впервые в жизни ему предстояло вести наблюдение с вышки. Была вышка и на морском пограничном посту, где он полгода служил до назначения на эту заставу. Но там разве граница? Куда ни глянь — море и курортные пляжи. А тут — как на передовой.

Впервые он видел так близко от себя и проволочные заграждения, и притихшую деревню на той стороне, и диковинную высокую мечеть, и военный пост, возле которого прохаживался часовой. То, что для всех нас было давно привычным, Пушкарю казалось таинственным и враждебным.

— Вот это да-а!.. — вырвалось у него.

— Что да-а? — переспросил Клевакин, хотя мог бы и не переспрашивать.

— Да все это… — Пушкарь умолк. Пространнее он не умел выражать свои чувства.

— Да, брат, это тебе не Суздаль, — покровительственно произнес Клевакин.

— Не Суздаль, — согласился Пушкарь.

Он было подсел к стереотрубе, укрепленной на голенастой треноге, но Клевакин и не думал уступить ему свое место. Он был старшим в наряде, и Пушкарь покорно, с виноватой улыбкой отошел от треноги. С полчаса он топтался рядом, сотрясая помост и довольствуясь обыкновенным биноклем.

— На, посмотри немного, — наконец разрешил Клевакин.

— Спасибо! — обрадованно сказал Пушкарь.

Ефрейтор опять усмехнулся и стал смотреть в тыл, вдоль Кривого ущелья, где виднелся седьмой поворот дороги, ведущей из отряда к заставе.

А то, что увидел Пушкарь при помощи многократного увеличения, изумило его еще больше:

— Смотри-ка, на мечети леса строительные и штукатурка еще не просохла.

— Угу, леса и штукатурка, — не то раздраженно, не то насмешливо подтвердил Клевакин.

— А часовой зевнул…

— И поскреб затылок, — язвительно подхватил Клевакин и сокрушенно вздохнул: — Пропадем мы, братцы, ох, пропадем!..

— Почему пропадем? — не понял Пушкарь.

Клевакин снисходительно помахал рукой:

— Ну ладно, валяй, валяй, суздальский богомаз…

— Я не богомаз, я в огородной бригаде работал.

Клевакин рассмеялся, но тут же замолк, не отрывая глаз от седьмого поворота дороги.

2

Через минуту на заставе дежурный позвал капитана Баринова к телефону:

— Ефрейтор Клевакин, сообщить что-то хочет.

— А что?

— Не знаю, — нахмурился дежурный. — Вас требует.

Клевакин имел скверную привычку докладывать обо всем не дежурному, как это положено, а офицеру. Что ни заметит подозрительное — требует Баринова или его заместителя. Мы недолюбливали его за это, но помалкивали, зная, что начальник прощает ефрейтору многое за верный и меткий глаз. Это он, Клевакин, сумел заметить в темном и узком окошечке мечети наблюдателя, который готовился к переходу границы. И если бы не Клевакин, мы, пожалуй, не схватили бы того голубчика на первом метре советской земли.

— Ну, что у тебя там, Николай? — спросил Баринов, взяв трубку.

— Товарищ капитан, на седьмом повороте прошла легковая машина! — возбужденно проговорил Клевакин. — Наверное, этот… корреспондент едет.

Через десять минут машина въехала в ворота.

Фотокорреспондент оказался высоким человеком с мужичьим рябоватым лицом. Прихрамывая на левую ногу, он шагнул к Баринову и зычно представился:

— Бурмистров!

Мы стояли в сторонке, с любопытством поглядывая на гостя.

Бурмистров даже не соизволил нужным объяснить, где и почему задержался в дороге, а сразу же выложил цель своего приезда: нужен портрет солдата-пограничника на цветную обложку журнала. Пусть ему дадут передового хорошего парня с хорошим открытым лицом. Лучше всего снимок сделать на фоне границы. Вот все. Говоря, он пристально всматривался в наши лица, словно искал среди нас убийцу.

— Так есть у вас хороший парень?

— У нас все хорошие, — дипломатично ответил Баринов. Он был явно разочарован, что требуется только один человек, для обложки, и втайне надеялся соблазнить корреспондента сделать несколько снимков. Но договориться с ним не было никакой возможности. Корреспондент пропустил мимо ушей намек капитана и потребовал уточнить, какой все-таки солдат самый подходящий для обложки?

Наступил весьма ответственный момент. Мы деликатно отвернулись, наблюдая, как заставский кот Васька лениво пересекает волейбольную площадку.

А капитан не задумываясь назвал имя своего любимчика ефрейтора Клевакина. Клевакина?.. Кот Васька мгновенно потерял для нас всякий интерес. Вообще-то подходящая кандидатура, но… Мы с любопытством слушали, как капитан расписывал достоинства знаменитого ефрейтора: и отличный наблюдатель, и задержал нарушителя границы, и награжден медалью, и главное — красавец парень. То, что нужно журналу.

Бурмистров как-то странно хмыкнул, но согласился:

— Хоп!

Дескать, хорошо, договорились. От обеда он отказался. На вымытые полы не взглянул. Наших надраенных пуговиц не заметил. Он хотел до наступления темноты попасть на вышку.

С этого все и началось.

3

А потом Клевакин заметил на дозорной тропе две человеческие фигуры. В одной он сразу признал начальника заставы, а в другой того, из «Огонька»… Кому же еще быть? Навел на них стереотрубу и минуты две смотрел, как они медленно поднимались в гору. Тот, второй, прихрамывал на левую ногу. Через плечо у него был повешен фотоаппарат и еще какой-то кожаный футляр.

Да, они направлялись на вышку. Что ж, так и должно быть!..

Заметил идущих и Пушкарь.

— Смотри-ка, к нам идут.

— Вижу, — отозвался Клевакин.

— А зачем? Фотографировать будут?

— Да.

— А кого?

— Тебя, Пушкарь, — серьезно сказал Клевакин.

— Верно?

Наивная доверчивость этого парня становилась забавной.

— Верно, — подтвердил Клевакин. — Мне начальник по телефону так и сказал: пусть подготовится товарищ Пушкарь.

— Да бросьте!.. Разыгрываете!..

— А что мне тебя разыгрывать? — усмехнулся Клевакин и обернулся к Пушкарю. — Я что-то не рассмотрел, ты бритый?

— Бритый!

«Ну и дура, — подумал Клевакин, — наивная дура. Пропадем мы, братцы, с таким, ой, пропадем».

А Пушкарь и впрямь одернул гимнастерку, приосанился и с повышенным интересом наблюдал, как начальник заставы и его спутник приближались к вышке.

Но, поднявшись на вышку, Баринов даже не взглянул на него, познакомил корреспондента с Клевакиным и сказал, что это и есть тот самый товарищ…

— А вы наблюдайте в трубу, — сухо приказал капитан Пушкарю.

Все стало ясно. Смущенно и жалко улыбаясь, Пушкарь шагнул к трубе, а Клевакин даже не удостоил его взглядом: ведь шло все своим чередом, как и положено быть.