Расплавленный рубеж - Михаил Александрович Калашников

Он, не оборачиваясь, на ощупь взял овальную гранату. Вслед за ней в дверной проем улетели еще две или три. Разорвало воздух в высоком вестибюле. На горку из мешков вспрыгнул маленький юркий боец, пули из ствола его автомата прочертили вестибюль вдоль и поперек, и он без страха ухнул в задымленный полумрак, как в омут.

Вестибюль вымерший. За иссеченными дверями широкий атриум – двухэтажный зал высотой в дюжину метров, с купольной стеклянной крышей. В ней гулял ветер и сверкали, будто акульи зубы, стекла в выбитых окошках. Зал делился на три сектора: посередине, на заваленном битыми стеклами полу, стояли макеты сельскохозяйственных машин, не эвакуированных вместе с институтом, слева и справа тянулись два ряда колонн, соединенные меж собой невысокой балюстрадой. На высоте второго этажа колонны связывала линия балконов.

Растеклись толпы освободителей по флигелям и соседним корпусам, проникли в подвал головного здания. Из темноты навстречу им раздались крики на русском языке:

– Не стреляйте! Тут мирные!

Разом чиркнули несколько спичек. Свет выхватил лица пожилых мужиков, крепкие фигуры баб. Запыхавшийся сержант Ковалев спросил:

– Вы как здесь?

– Фашисты нас согнали окопы строить, проволоку для них тянуть… Вчера весь день вкалывали, с ночи в подвале нас держат. А эти вот, – подневольные работники показали на женщин, прижимавших к себе детей, – к мосту хотели пройти, на левый берег, да не успели…

– Сидите тут, пока бой не кончился… Вы двое, на охране останьтесь, вдруг какой недобитый захочет здесь утаиться.

Два этажа очистили, взобрались на третий, но тут коридор перегородили рухнувшие от бомбежки балки и потолочные доски, немцы отстреливались из-за завалов, гранаты до них не долетали.

Рожок выдернул из пустой аудитории ошалелого контуженного немца, трепанул его за петельки, показал на баррикаду, заорал в лицо:

– Скажи своим, чтоб сдавались! Ферштейн? Руки вверх – хенде хох! Понимаешь?

Немец посмотрел на орущего Рожка, потряс головой, немного пришел в себя и на глазах стал преображаться. Ушел затравленный и пустой взгляд, глаза осознанно, даже зло впились в русского. Пленный харкнул розовой слюной на штанину Рожка. Перехватив поудобней воротник кителя немца, Рожок подтолкнул немца к пролому в стене, выдернув кольцо, сунул ему за пазуху гранату и вышиб пинком из аудитории. До земли немец немного не долетел, граната взорвалась между вторым и первым этажом.

Андрей только теперь заметил, что в зубах его до сих пор торчало изжеванное дульце хрупкого цветка. Солдат выплюнул его вместе с горькой слюной.

Ополченец со штыком и синим платочком тяжело взошел на лестницу третьего этажа, его мучила одышка. Он присел под окном, прижался спиной к железному радиатору отопления. Снял с двух немецких винтовок штыки, из ботинка мертвого красноармейца вытащил шнурок. Этим шнурком он привязал к прикладу лейтенантской винтовки с обеих сторон по штыку, поднялся на ноги и воткнул свою ношу в деревянный подоконник. Ветерок колыхнул продырявленную пулей синюю ткань с тонкой струйкой впитавшейся крови. Превозмогая одышку, пожилой ополченец прохрипел:

– Четыреста лет жили на этих буграх и будем жить… Никто не спихнет.

20

Черноголовый Виталя оглядывал через окно двор институтского городка, беседовал сам с собой:

– Сотни две их тут полегло, не меньше.

– Нашего брата столько же, – проворчал Рожок.

– Перекур отставить! Чистить оружие по очереди! – проговорил ходивший по коридору сержант Ковалев. – Первое отделение чистит, второе – в боевом охранении, ведет наблюдение. Собрать оружие, патроны. Фляжки с трупов снимайте, в том углу резерв водный организуем, неизвестно, когда тылы к нам подтянут.

Сержант прилип глазами к окулярам бинокля. С третьего этажа было видно округу, но лучше бы наблюдательный пост разместить вон на той площадке под куполом. То крыло главного корпуса они пока не отбили.

Чекисты и пехотинцы вышли на границу СХИ, укрылись за входной группой городка – кирпичной стенкой, увенчанной гипсовыми вазонами. От нее тянулись ряды декоративных кустарников и упирались в центральный вход корпуса, меж ними наскоро рыли окопы, в пересохшей чаше фонтана ладили станковый пулемет.

За пределами входной группы раскинулся пустырь, перерезанный рельсами трамвайных путей. Они ныряли в глубокую впадину, откуда слышался рокот танковых моторов. Справа от рельсов росла небольшая рощица, и она тоже таила в себе неизвестность. Сразу за впадиной, на противоположном бугре, угадывались трибуны стадиона «Динамо», за ним по склону густо стояли домики частного сектора. Слева петляла река, параллельно ей шли железнодорожные пути.

В подвале шептались жители, спрашивали у бывших студентов-филологов, оставленных для охраны, скоро ли можно наружу. Филологи раздали воду из фляжек, терпеливо объясняли, что пока нельзя. В который раз выслушивали жалобы и просьбы, немудреные рассказы о злоключениях и несчастных судьбах. Потом все меньше обращали внимание на эти рассказы, стали переговариваться меж собой:

– Ты знаешь, а мне не жаль этих малюток. Нет, ты неправильно понял! Они просидели два дня в темном аду, но я знаю, что война закалила их. Проклятая война даст нашей стране такое поколение, которому после нее не страшны будут любые невзгоды. Им и нашим женщинам восстанавливать города из пепла. Ведь все мы умрем на этой войне.

– Да, вот только б дожить им до конца войны, только б дожить.

Андрей прилег на сцене в конце атриума, подстелив рассыпанные бумажки и папки. Рядом разлеглись еще с десяток бойцов.

– Весь мир – театр… – расправил кулисную штору один из них. – Вот и мы играем по чьему-то сценарию на подмостках провинциального театра.

– С чего ты взял, что это театр? Мы ж в институте, – ответили ему.

– Этот атриум очень подходит для зрительного зала. Если убрать машины и заставить середину креслами, например. Балконы удобные, с них сцена как на ладони.

– Кто только этот сценарий для нас выдумал? В глаза б его умные посмотреть.

В зал вошел сержант:

– Чего разлеглись? У нас половина окон пустая, рубежи держать некому. Живо на второй этаж.

Самолеты, предвестники скорой атаки, заюлили в небе. Наученные опытом сегодняшнего утра, они не спускались низко, кружили на больших высотах. Покидая атриум, Андрей видел, как проплыл над выбитым куполом штурмовик в обрамлении стеклянных «акульих зубов».

Бомбы посыпались из самолетного подбрюшья, перепахивая двор и аллею. В воздух взлетели разодранные трупы. Мертвый немец крутанул сальто-мортале и тряпичной куклой повис в ветвях покореженной липы. Андрей услышал нараставший гул, заметил, как самолет уже выходит из пике. Все, кто был в коридоре, повалились на пол. Просвистела бомба, угодив под стену корпуса, но взрыва не последовало. Во дворе все рвалось и метало кучи осколков, но Андрей выглянул из