Михаил Строгов - Жюль Верн

Отсюда по-настоящему начиналось то, что называют сибирской степью, которая тянется вплоть до окрестностей Красноярска. Это — равнина без конца и края, нечто вроде обширной травянистой пустыни, на краях которой земля и небо сливаются по четкой, словно циркулем очерченной, кривой. В степи этой не на чем остановить взгляд, — разве что на телеграфных столбах, расставленных по обеим сторонам дороги и гудевших на ветру проводами, словно струнами арфы. Да и сама дорога отличалась от остальной равнины лишь мелкой пылью, вздымавшейся из-под колес тарантаса. Если бы не эта белесоватая лента, раскручивавшаяся насколько хватало глаз, могло показаться, что вокруг — сплошная пустыня.

Михаил Строгов и его спутники помчались по этой степи с еще большей скоростью. Понукаемые ямщиком лошади, не встречая никаких препятствий, стремительно оставляли за собой версту за верстой. Тарантасы неслись прямо к Ишиму, где оба журналиста, если ничто не собьет их с курса, собирались сделать остановку.

От города Ишима Ново-Заимское отделяло около двухсот верст, и если не терять ни минуты, то за следующий день, часам к восьми вечера, их нужно и можно было преодолеть. В представлении ямщиков, их пассажиры если и не были большими вельможами или важными чиновниками, то вполне заслуживали ими быть — хотя бы за щедрость чаевых. И действительно, на следующий день, 23 июля, оба тарантаса находились лишь в тридцати верстах от Ишима.

Неожиданно Михаил Строгов заметил на дороге едва различимый в клубах пыли экипаж, шедший впереди. Так как тарантас везли менее уставшие лошади, бежавшие с большей скоростью, то этот экипаж они должны были вскоре догнать.

Это не был ни тарантас, ни телега, но почтовая карета, густо покрытая пылью и проделавшая, судя по всему, долгий путь. Кучер изо всех сил нахлестывал лошадей, лишь руганью да кнутом удерживая их в темпе галопа. Через Ново-Заимское эта карета явно не проезжала и выбралась на иркутский тракт какой-то кружной дорогой, затерянной в степи.

Когда Михаил Строгов и его спутники заметили эту карету, катившую в Ишим, им в голову пришла одна и та же мысль — обогнать ее и первыми прибьггь на станцию, чтобы прежде всего обеспечить себе свободных лошадей. Одно слово ямщикам — и их тарантасы вскоре поравнялись с выбивавшейся из сил упряжкой почтовой кареты.

Первым нагнал ее Михаил Строгов.

И тут из окна кареты высунулась голова.

Михаил Строгов едва успел взглянуть на нее. И все же, при всей скорости обгона, он явственно услышал слово, произнесенное тоном приказа и обращенное к нему:

— Стойте!

Они не остановились. Скорее наоборот, так что вскоре почтовая карета осталась позади.

И началась дикая скачка, ибо лошади кареты, возбужденные появлением и скоростью обгонявших упряжек, нашли в себе силы продержаться еще несколько минут. Все три повозки исчезли в облаке пыли. Из этого белесого облака раздавалось лишь оглушительное, похожее на стрельбу, щелканье кнута вперемежку с лихим гиканьем и злобной руганью.

Преимущество осталось, однако, за Михаилом Строговым и его спутниками, — преимущество очень важное на тот случай, если бы на станции не хватило свободных лошадей. Найти упряжки для двух повозок могло оказаться смотрителю не под силу — во всяком случае за короткое время.

Спустя полчаса отставшая карета казалась едва заметной точкой на самом краю степи.

Было восемь часов вечера, когда оба тарантаса достигли почтовой станции у въезда в Ингам.

Новости о нашествии становились все более мрачными. Город находился под прямой угрозой передовых отрядов татарского войска, и вот уже два дня как властям пришлось перебраться в Тобольск. В Ишиме не осталось ни одного чиновника, ни одного солдата.

Подъехав к станции, Михаил Строгов немедленно потребовал лошадей.

Он твердо решил опередить карету. Свежих лошадей оказалось всего три. Остальные только что вернулись, усталые после большого перегона.

Станционный смотритель приказал запрягать.

Что касается обоих журналистов, которые сочли разумным сделать в Ишиме остановку, — им не нужно было заботиться о немедленной смене лошадей, и они велели поставить свою повозку в сарай.

Уже через десять минут после прибытия на станцию Михаилу Строгову дали знать, что тарантас готов в дорогу.

— Хорошо, — ответил он.

Подойдя к журналистам, сказал:

— Ну вот, господа, раз уж вы остаетесь в Ишиме — пришло время расставания.

— Как, господин Корпанов, — удивился Альсид Жоливэ, — вы не задержитесь здесь даже на часок?

— Нет, сударь, и я даже хотел бы покинуть почтовую станцию до прибытия той кареты, что мы обогнали.

— Вы, стало быть, опасаетесь, как бы ее пассажир не попытался перехватить у вас лошадей?

— Прежде всего я стараюсь избегать всяких осложнений.

— В таком случае, господин Корпанов, — сказал Альсид Жоливэ, — нам остается только еще раз поблагодарить вас за оказанную услугу и за удовольствие путешествовать в вашей компании.

— Не исключено, впрочем, что через несколько дней мы встретимся в Омске, — добавил Гарри Блаунт.

— Это и впрямь не исключено, — ответил Михаил Строгов, — ведь я прямо туда и направляюсь.

— Ну что ж, доброго пути, господин Корпанов, — сказал тогда Альсид Жоливэ, — и да убережет вас Бог от телег.

Оба корреспондента протянули Михаилу Строгову руки с намерением как можно сердечнее с ним распрощаться, когда с улицы донесся шум подъехавшего экипажа.

Почти тут же дверь станции резко распахнулась, и в проеме показался человек.

Это был пассажир почтовой кареты — человек лет сорока, с военной выправкой, высокий, сильный, крепкоголовый, широкоплечий, с густыми усами, переходившими в рыжие бакенбарды. На нем был офицерский мундир без знаков различия. На поясе висела кавалерийская сабля, а в руке он держал кнут с коротким кнутовищем.

— Лошадей! — потребовал он повелительным тоном человека, привыкшего отдавать приказы.

— Свободных лошадей у меня больше нет, — с поклоном ответил начальник станции.

— Мне нужно немедленно.

— Это невозможно.

— А что за лошадей вы только что запрягли в тарантас, который я видел у ворот станции?

— Они принадлежат этому пассажиру, — ответил станционный смотритель, указывая на Михаила Строгова.

— Пусть их выпрягут!… — заявил вошедший не допускающим возражения тоном.

Тут выступил вперед Михаил Строгов.

— Этих лошадей взял я, — сказал он.

— Не важно! Они нужны мне. Ну же! Пошевеливайтесь! У меня нет лишнего времени!