Каллокаин - Карин Бойе

Прошло несколько дней, и в один из свободных вечеров меня пригласил к себе Каррек.

Сидя в подземке с пропуском в кармане, я чувствовал, что отдыхаю. Каррек был одной из опор моего существования. В нем я никогда не ощущал того опасного для окружающих внутреннего нездоровья, которое отпугивало меня в Риссене.

Каррек принял меня в спальне; его жена сидела в это время в общей комнате и читала при свете ночника. Детей у них не было. В комнате, как и у нас, стоял полумрак (в последнее время электроэнергию экономили), и я лишь смутно видел лицо Каррека, но в его движениях угадывалось что-то необычное, и это обеспокоило меня. Он ни минуты не мог высидеть на месте, то и дело вскакивал и начинал ходить. Шаги его были слишком велики для такой маленькой комнаты, и иногда он даже стукался коленями об стену, словно хотел столкнуть с пути препятствие.

Когда он заговорил, я почувствовал в его голосе необычное оживление; он был чем-то взбудоражен и не скрывал этого.

— Ну, что вы скажете? — начал он. — Нам с вами повезло. Лаврис, должно быть, уговорила Тачо — он подписал закон об антиимперском складе характера. Закон вступает в силу с завтрашнего дня. Вот теперь начнется!

Услышав, что это действительно случилось и что роковой день так близок, я чуть не лишился дара речи. Каррек радовался, а у меня дрожали губы, и мне пришлось сделать огромное усилие, чтобы взять себя в руки.

— А хорошо ли все это продумано, мой шеф? Иногда мне кажется, что лучше бы ничего не было. Поймите меня правильно, это из чисто практических соображений. Просто уже сейчас на свет вылезло столько грязи, что мы и ее-то не успеваем убирать, хотя каждый день работаем сверхурочно. Нет, нет, я понимаю, будет гораздо легче, когда нам будут помогать все курсанты. Но ведь поступит множество новых доносов. Не можем же мы отправить на каторгу две трети населения!

— А почему бы и нет? — весело сказал он и стукнулся коленями об стену. — Не вижу особой разницы, да и фонд заработной платы сразу уменьшится. Но, если говорить серьезно, уже поступила жалоба от начальника городского финансового управления, и боюсь, что то же самое будет везде. Это значит, что мы из финансовых соображений должны очень внимательно подходить к доносам и делать строгий отбор. Аресты будут производиться только на основании подробных и четко обоснованных письменных заявлений. Это раз. Далее — в первую очередь мы займемся наиболее видными лицами, так как прежде всего — безопасность Империи. За мелкую сошку возьмемся уже потом, а всякие там грабежи и убийства на почве личной мести пойдут в последнюю очередь. Отбор, отбор и еще раз отбор, но что говорить, конечно, работы хватит.

Он снова стал быстро ходить по комнате и вдруг разразился своим характерным отрывистым и презрительным смехом.

— Никому не удастся уйти, — сказал он.

Сейчас он стоял так, что свет лампы отражался в его зрачках. Освещенное снизу, его лицо внушало страх, и мои нервы напряглись до предела. Я весь похолодел, заглянув в его ягуарьи глаза — они были до жути близко и в то же время страшно далеко, не подвластные ничьей воле. Больше для того, чтобы успокоить себя, спросил:

— Я надеюсь, вы не считаете, что у всех кругом совесть нечиста?

— Совесть нечиста? — повторил он и снова резко захохотал. — Да какая разница — чиста или нечиста! Как бы тихо они ни сидели в своих норах, все равно никому не удастся уйти.

— Вы имеете в виду — уйти от доноса?

— Я имею в виду — от доноса и суда. Вы понимаете, соратник, — тут он склонился надо мной, и я весь так и сжался на стуле, колени у меня тряслись, — вы понимаете, как это важно, чтобы были соответствующие консультанты и соответствующий судья. К счастью, у нас есть специалисты по всем отраслям. Приговор должен быть со смыслом. Одно дело— неисправимые, которых бесполезно отправлять на перевоспитание, другое — всякие дурачки с устаревшими взглядами. С этими надо поступать осмотрительно, вы сами знаете, что из-за низкой рождаемости у нас постоянно не хватает рабочей силы. Но, как я уже говорил, тут большее поле деятельности для тех, кто знает, чего хочет. Все устроится, если будет соответствующий судья.

Надо сказать, я не совсем понял, к чему он клонит, но спрашивать мне не хотелось. Я только кивнул с серьезным видом и продолжал смотреть, как он быстро ходит по комнате.

Молчание уже начинало становиться тягостным. Каррек, видимо, ждал моих высказываний. Его слова о различных мерах наказания напомнили мне о том, о чем я действительно хотел поговорить с ним.

— Мой шеф, — начал я, — есть одна вещь, которая меня удивляет и о которой я хочу рассказать вам. Несколько дней тому назад было проведено следствие по делу заговорщика, принадлежащего к опасной секте умалишенных. Он распространял не только запрещенные географические сведения, по и порочные измышления о том, что существа, живущие в соседней стране, якобы состоят в родстве с населением одного из наших пограничных районов. Он исполнял песни антиимперского характера. Его приговорили к каторжным работам. Может быть, в данном конкретном случае это и было правильно — дело закончено, и я не собираюсь критиковать приговор, — но достаточно ли хорошо это было продумано в чисто принципиальном смысле? Каторжник так или иначе приходит в соприкосновение с большим количеством люден — с конвоирами, с другими заключенными. Одни заключенные находятся на каторге дольше, другие меньше — во всяком случае, многие снова выходят на свободу. Разве можно упускать из виду тот вред, который приносят окружающим люди, подобные тому, о ком я сейчас говорю? Конечно, особенно разглагольствовать ему там не удастся, это так. Но знаете, мой шеф, только не смейтесь надо мной, я обнаружил одну вещь. Я заметил, что некоторые люди уже одним только фактом своего существования могут оказывать сильное влияние на других. Потому они опасны и тогда, когда молчат, — даже их взгляды, их движения источают яд и заразу. И вот я спрашиваю себя: правильно ли, что подобному индивиду сохраняют жизнь? Я прекрасно знаю, что у нас плохо с рождаемостью. Но даже если этого человека можно использовать в какой-то важной отрасли, неужели выгода от его работы превысит тот вред, который он принесет Империи?

Каррек ко засмеялся. Но и не проявил удивления. Когда я кончил, на лице его промелькнуло нечто вроде сдержанной усмешки. Он остановился и сел на стул напротив меня. В его неподвижности я вновь почувствовал напряжение готовящегося к прыжку зверя.

— Не стоит ходить вокруг да около, дорогой соратник, — произнес он тихо и медленно. — Я и сам отнюдь не в восторге от сложившейся ныне ситуации: действительно, с очень многими нашими соратниками совершенно незаслуженно церемонятся только потому, что кривая рождаемости не хочет расти. Несмотря на всю пропаганду, наши достижения в супружеской постели все еще весьма скромны. Но что мы с вами можем тут поделать? В общем и принципиальном смысле дело обстоит именно так. Но за общим и принципиальным всегда стоит частное и конкретное. Так кого вам было бы желательно приговорить к смерти?