Твой первый - единственный - Ники Сью

стояла на этом самом месте и вглядывалась во влюбленные глаза мальчишки. Позже, конечно, перечеркнула и этот взгляд, и фразы о любви, замужестве, быте, но сейчас, увидев диван, кухонный стол, даже шторы, я вдруг снова испытала ту эйфорию от встреч с Витей.

– Я включу чайник сейчас, входите, – довольно гостеприимно сообщил дядя Олег.

– Мы с Ритой пойдем ко мне в комнату, – сказал Шестаков. Он нагло схватил меня за руку и потянул за собой в спальню, где мы как-то сидели и мирились после расставания на Новый год.

Я не стала сопротивляться, молча последовала за ним, в то время как сердце екало, словно его механизм впервые завели за более чем шестьсот дней.

– Входи.

– Угу, – кивнула, прикрыв за собой дверь. И снова кровать, знакомая атмосфера, только теперь здесь не витал запах Витиных духов, которые я могла отличить, лишь заприметив их шлейф.

Шестаков опустился на край кровати, он не смотрел на меня, отвернулся, вглядываясь в вечерний пейзаж за окном. В темноте ветви деревьев напоминали зловещие тени, что пытались ворваться в комнату и напугать ее обитателей. Однако больше меня пугали не тени, а руки Вити, на которых остались следы драки.

Я подошла к нему и остановилась буквально в паре сантиметров.

– Зачем? – промолвила едва слышно. – Я не понимаю тебя.

– А знаешь, – он поднял на меня свои пронзительные глаза, слегка улыбнувшись. – Я ведь тоже не понимаю тебя. Но это не мешает мне… продолжать хотеть быть рядом с тобой.

– Витя…

– Прости, если злишься насчет отца, – прошептал Шестаков. Я присела рядом и осторожно взглянула на мальчишку, что знала бесконечное количество дней. Кажется, Вселенная вращалась только тогда, когда он смотрел на меня, брал за руку и дарил эту самую улыбку. Я вдруг ощутила невероятную физическую потребность вновь стать его эпицентром. И эта потребность испугала, словно тонкий лед под ногами, дающий трещину.

– Рита, – Витя повернулся и потянулся к моей руке, однако буквально в паре сантиметров остановился. Его ладонь повисла в воздухе, не решаясь дотронуться.

– Я… запуталась, – произнесла, не сводя глаз с Шестакова. Под ребрами бушевал океан чувств, я слышала стук ожившего сердца. Клянусь, в эту секунду его ударов было больше ста сорока, и все они предназначались одному человеку.

– Дай мне шанс доказать тебе, что я… до сих пор… принадлежу тебе?

Я ничего не ответила, молча смотрела на Витю, пыталась понять, в какой момент окончательно сдамся. И он словно понял, что стены разделяющие нас давно разрушены, словно увидел свет в конце туннеля: медленно поднял руку, затем коснулся моей щеки. Я видела, как тяжело дышал Шестаков, как разомкнулись его губы, как в глубоких изумрудах мелькнула искра надежды.

Именно такие чувства испытывает человек, когда видит берег, что до этого казался чем-то нереальным. Он пытается грести чаще, настойчивей, глотает воздух, шепчет молитву, пусть и никогда не верил в Бога. Когда силы почти на исходе, когда ты едва не тонешь, но понимаешь – спасение буквально в паре метров, невозможно отступить. Именно таким взглядом смотрел на меня Шестаков, словно я была той надеждой, ярким светом маяка посреди бескрайнего океана.

– Рита, прошу тебя, – его голос сделался настолько тихим, словно Витя боялся спугнуть неожиданную теплоту, что витала вокруг нас.

– А если кто-то опять решит очернить мое имя? – сглотнув, спросила я. В конце концов, доверие – вещь хрупкая. Оно подобно вазе, которую хоть и можно собрать по осколкам, посадить на клей, восстановить внешнюю форму, однако в исходное состояние вернуть разбитый фарфор невозможно. Я боялась, что наша новая ваза опять разобьется.

– Я понимаю, – кивнул Шестакова. Его рука скользнула по моей скуле, опускаясь вниз и, наконец, отдаляясь от меня. – Поэтому прошу, давай будем честны друг с другом. Недопонимание и скрытность может разрушить даже самый крепкий союз. Рита, все эти годы я… я не раз задавался вопросом, почему ты тогда так поступила. Если бы я только знал.

– Хорошо, – неожиданно для самой себя произнесла. – Расскажи мне о себе, о своей жизни. Почему ты жил на улице? Что с тобой произошло? У тебя есть деву… – я запнулась. Щек моментально коснулся жар, мне сделалось не по себе. Ладно, вопросы до этого были вполне логичными, но о девушке не стоило говорить. Подумает еще, что я ревную или думаю о нем постоянно.

Вздохнув, я отвернулась, прикусив нижнюю губу.

– Я расстался с Марин… с девушкой недавно.

– Мариной? – женское имя резануло слух, подобно острым лезвиям, скользящим по стеклу. Выходит, у него кто-то был, хотя это неудивительно. Шестаков всегда блистал, люди, тем более девушки, притягивались к этому парню магнитом.

– Да, а на улице я жил, потому что… – Витя отвел взгляд в сторону, погружаясь в себя. Казалось, мысленно он вернулся в прошлое, в дни, когда ему, возможно, было также нелегко, как и мне. – Тосковал без тебя, много пил, почти не ночевал дома, бросил учебу. Отец пытался образумить меня, но у него не получилось. Я оказался без денег на улице и, если честно, даже благодарен старику. Тогда я понял, что друзья – это редкая монета, которую найти в жизни практически нереально.

– Ты… из-за меня? – прошептала. Где-то кольнуло, наверное, то было чувство вины. Ведь рядом со мной был хотя бы Дима, а Витя оказался один против целого мира, против морозного ветра, пронизывающего до косточек, превращая человек в пепел.

Дрожащей рукой я потянулся к ладони Шестакова, обхватив его пальцы: такие горячие, такие родные.

– Рита, – он посмотрел, а у меня оборвалось дыхание. Между нами будто пропало всякое расстояние, между нами будто остановилось время, что до этого бежало быстрее песочных часов.

Витя наклонился, опыляя мятным дыханием мои губы. Он замер, словно в ожидании разрешения, словно оказался на дороге, что могла бы вести в сторону большого деревянного дома под названием «счастье». И я поддалась зову собственного сердца, которое тоже рвалось на ту самую дорогу – к мальчишке из яркого детства.

– Я… – закрыв глаза, произнесла. Губы покалывало в томительном ожидании заветного прикосновения. Однако когда Витя придвинулся еще ближе, планируя меня поцеловать, дверь неожиданно распахнулась – на пороге вырос дядя Олег.

– Вик… гхм, – откашлялся Шестаков-старший. Мы оба моментально отпрянули друг от друга, а я еще и