Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают - Владимир Величко

С тем мы и разошлись, не пропустив даже по рюмашке: дел у обоих было навалом, и каждому предстояло пахать еще до позднего вечера. Уже на улице, когда прокурор садился в свой «газон», мы еще немного помыли косточки будущим молодоженам, поговорили о том, сколько предстоит дел на завтра, и разошлись.

Если бы они знали, какой сюрприз преподнесет им это «завтра», если бы они знали! Ведь говорят же: «Если хочешь насмешить Бога, поделись с ним своими планами». Вот и наутро эксперт пришел на работу ранехонько — задолго до 8 утра. Позже, даже через года, ему часто будет вспоминаться это утро — прекрасное, теплое утро середины октября: голубое бездонное небо, еще не облетевшие желтые листья. И как контраст — весь жуткий кошмар последующего дня…

Впрочем, на работе все было спокойно, умерших не было. Правда, наличествовала толстая пачка историй болезни с постановлениями о проведении судебно-медицинской экспертизы по пострадавшим гражданам. Примерно полтора часа эксперт с медрегистратором неторопливо печатали акты. А потом…

А потом подъехал прокурорский «ГАЗ», и водитель спокойненько так сказал:

— Доктор, поехали. Убийство. Прокурор уже на месте, — и когда эксперт сел в машину, Ерофеич как-то индифферентно ответил на его молчаливый вопрос:

— Судья застрелил какого-то военного. Капитана, кажись. Насмерть, — добавил зачем-то он и замолчал. Молчал и эксперт, пораженный этим известием. В голове его крутилась мысль: ревность, женщину не поделили, посадят дурака, что делать…

Когда машина вывернула к подъезду пятиэтажной «хрущевки», эксперт увидел прокурора:

— Специально ушел оттуда. Тебя жду…

— Так это правда…

— Пока точно неизвестно, кто убил. Мало данных. А все было так: мы с майором к 8 утра подъехали сюда, — прокурор махнул рукой в сторону подъезда, — здесь живет… жил этот капитан, муж Нины Петровны. Когда мы поднялись на площадку между 1–2 этажами, вверху раздался выстрел. Знаешь, такой хлесткий, пистолетный — типичный выстрел в замкнутом пространстве. Мы с майором остановились и тут же услышали, что сверху кто-то бежит, прыгая через ступеньки, да так, что лестница содрогается. Это был судья. Если бы ты видел его лицо в тот момент, если бы ты видел… — повторил он и продолжил: — Ну, мы его остановили. Он сопротивления не оказывал. Тогда я остался с ним, а майор сходил в квартиру капитана. Вернулся и лаконично сказал:

— Труп. Огнестрельное ранение в грудь. Рана как раз напротив сердца, — и почему-то добавил: — Как у той женщины с чердака. Опергруппу из РОВД уже вызвал, в гарнизонную Прокуратуру тоже звякнул. Давай колоть этого…

— Мужики, это не я, это он сам в себя… я здесь ни при чем, — и заплакал.

— Ну да, ну да! Кто б сомневался. Вот только почему ты весь в крови? — и он показал на красные капельки спереди на всегдашней белой рубашке судьи.

В общем, посадили мы его в прокурорский «газик», и судья рассказал о произошедшем примерно так:

— С капитаном я договорился о встрече еще в городе: мол, надо как мужикам поговорить. Сегодня утром я пришел рано — капитан еще в трусах был. Говорили мы с ним минут 15. Он был спокоен, даже чересчур, как я сейчас понимаю. А потом — нет-нет, мы не ругались, никто никому не угрожал! — он из стола достал «макара» и спокойно так говорит:

— А вот я сейчас тебя шлепну, и все разговоры закончатся. Все для тебя закончится! Я отсижу, а ты…

Потом он пару минут молчал, пристально разглядывая меня. И после этого, видимо, приняв окончательное решение, он так же спокойно сказал:

— Судья, я не в претензии, что ты увел у меня жену. Просто все в моей жизни сломалось, а ты — так, никто… последний штришок этой поганой жизни. Помнишь стих:

Все разбилось, поломалось.Нам осталась только малость:Только выстрелить в висок… —

и громко, прямо взахлеб рассмеялся. Отсмеявшись, он помолчал чуточку и сказал:

— Ну а ты и сам скоро узнаешь, какое золотце тебе досталось, — и снова засмеялся, — рыжее… рыжее… рыжее… золотко!

Потом, не прекращая смех, он очень быстро повернул пистолет к себе дулом, приставил его к груди и выстрелил. Я пытался откинуть его руку, но не успел.

— Вот так, со слов судьи, и было дело, — закончил рассказ прокурор.

— Ты веришь ему?

Однако вопрос остался без ответа, так как эксперта пригласили в дом для осмотра места происшествия.

Труп капитана вскрывали через день, вдвоем с приехавшим из города военным судебно-медицинским экспертом — первичная комиссионная экспертиза.

И буквально на следующий день грянула оглушающая новость! Пуля, изъятая из трупа Капитана, и пуля, изъятая из трупа убитой летом женщины, были выпущены из одного ствола: того самого пистолета, из которого и застрелился капитан!

Эту новость мне сообщил прокурор. Видели бы вы его в тот момент!

— Так что получается? — спросил эксперт. — Женщину застрелил капитан, а потом из того же ствола и себя? Или и женщину, и капитана пристрелил судья?

— В том-то и дело, что судья исключается. Он с женой во время убийства женщины был в отпуске, в Анапе.

— Значит… капитан?

— Получается так. Но ведь это абсурд, они были незнакомы. По крайней мере, никто их не видел вдвоем, нет никаких данных об этом. И если это так, то какие мотивы для того убийства?

— А может, он маньяк?

Тут Александр Ильич прервался и рассказал, что судью не задерживали, только отстранили от работы. А буквально через неделю в Прокуратуру городка пришел пакет из Облпрокуратуры, а в нем — посмертное письмо капитана. Он, оказывается, написал его незадолго до самоубийства. Написал и отправил в обе прокуратуры — военную и нашу.

Тут Ильич залез в свой старомодный обшарпанный портфель — не иначе, ровесник самого хозяина, достал папку и, раскрыв ее, сказал:

— Это копия того самого письма. Так, — сказал Ильич, листая бумажки, — ну тут в самом начале обращения он указывает звания тех, кому он писал, официальная часть… это пропускаем… так. Вот, нашел, слушайте:

«…после Афганистана жена для меня стала чужой: что-то изменилось. Нет-нет, по мужской части было все нормально, но между нами появилась стена. У нас были ровные отношения, но исчезло тепло, да-да… потом… узнал, что пока я был в Афгане… был любовник…Тогда я в прошлом году познакомился с женщиной из городка, где базировался курируемый мной полк. Сначала мы просто встречались в городе, но у нас ничего не было. А потом я застукал жену с майором С… мы с той женщиной стали близки. Я, как вы знаете из моего личного дела, окончил Высшую школу КГБ, отделение контрразведки, и имел навыки изменения внешности… стали встречаться, жене было все равно. А мне с той женщиной было хорошо. Только вот с весны она стала меня звать жить к себе… чтобы я ушел от жены. А меня охватывал ужас, что… через несколько лет все станет так же, как и с Ниной… Мы встречались часто… иногда на квартире, иногда в других подходящих местах. Вот и в тот день мы тайком прокрались на чердак… меня очень возбуждало заниматься ЭТИМ в ТАКИХ местах. А потом… снова заговорила о женитьбе… отказался… Она стала говорить, что ей все надоело, что она хочет определенности в отношениях, что она устала по чердакам… что она всем расскажет о нашей связи. Ну я и рассвирепел… в глазах потемнело… она стала насмехаться… трус, говорит… нерешительный… И тут вдруг прямо над крышей дома раздался сильный нарастающий рев… я испугался и по афганской привычке выхватил пистолет… увидел… смеется… и сразу же выстрелил… Она закрыла рану рукой, но кровь просочилась между пальцами… капала вниз… Она не сразу упала, а стояла и смотрела прямо мне в глаза, а потом прошептала: „Как же так…как же так, за что… дети…“ И упала навзничь, на толстый слой шлака, которым был засыпан чердак… Я в Афганистане убил полтора десятка духов, и никто из них мне не вспоминался. А ее вижу каждую ночь… слышу ее слова: „…Как же так… как же так, за что… дети…“ И вижу ее глаза. И она все время падает, но не на спину, как тогда на чердаке, а мне на руки, и тогда я чувствую, что ее кровь течет по моим рукам — горячая-горячая. Я просыпаюсь, а ее нет, только рукам горячо… где кровь ее… иду и долго отмываю руки от крови. Больше жить не хочу и не буду. Все плохо. Я решил. Ее кровь я больше чувствовать не могу…».

Ильич замолчал, молчали и мы. Потом он в полной тишине сложил все обратно в свой доисторический портфель и, поставив его на пол, сказал:

— Вот и вся история! А теперь — к занятиям!

— Как все! Как к занятиям! — возмущенно воскликнул Бурков. — А что же было дальше? Вы сказали, что эксперт это наш бывший коллега. Почему бывший? А судья, а его адвокатша, а…

Но тут открылась дверь, и в класс вошел профессор Саркисов, а за ним немолодой, в белом халате, мужчина, которого на кафедре за все время учебы мы ранее не видели.