Рахманинов - Николай Бажанов

В наступившем молчании раздался низкий, заглушенный двойными окнами удар большого монастырского колокола. Цыганки встали и, крестясь на образ, стали собираться к ранней обедне.

Дорожку от крыльца запорошило снегом.

— Ну что? — с гордостью спросила Нонна, взяв под руку Сергея.

Тройка уже бренчала бубенцами возле калитки. Над головами, белея в инее, никли плакучие березы.

— Я пойду пешком, — сказал Сергей.

— Не дури, — нахмурилась Нонна, но, взглянув, поняла. — А впрочем, как знаешь. Ступай только вдоль стены. Отвезем князя и скоро догоним.

Светлело тихое снежное утро. Гудела колокольная медь. Но когда он миновал угловую башню, началось совсем другое.

Потянулись фабричные дворы и задворки, ломаные заборы, заметенные снегом дровяные склады, вереницы покосившихся лачуг и бараков. Даже под снегом они были черны. Белело только окоченелое жалкое тряпье на веревках. Подле обмерзших колодцев толпились женщины в рваных платках, с темными от жирной копоти лицами. Они не бранились, и не судачили, и молча провожали Сергея недобрыми глазами.

В снежном полусвете дымили черные трубы. Светились решетчатые окна фабричных корпусов. Навстречу Сергею шагали люди. С непонятной тяжестью на сердце он всматривался в их лица, в глаза, не чающие ничего от нового дня.

На углу, подле кирпичного забора с шипами на гребне, прогуливался взад и вперед околоточный в туго перепоясанной светло-серой шинели. Шашка била его по ногам. Разминувшись, Сергей почувствовал у себя на спине его колючие глаза.

И вдруг над миром фабричных пустырей прокатился низкий, басистый рев парового гудка. Ему простуженной фистулой ответил другой, третий…

И скоро в этом мрачном многоголосом хоре пропал без следа утренний благовест монастырских колоколов.

Улица была пуста. Нет, вот еще один… Он вгляделся. Мелькнула студенческая шинель.

— Сашок, куда ты!.. — вскричал Сергей вне себя от удивления.

Встречный вздрогнул, порывисто оглянулся и, не ответив, пропал в засыпанном снегом переулке.

Сергей долго стоял неподвижно. Сердце у него билось. Спит он, что ли?..

На минуту, потеряв нить мыслей, он перестал понимать, где он и что с ним было.

Но вот позади, далеко в тумане, веселой бряцающей песней залились бубенцы не видимой еще тройки.

Лето 1894 года Сергей прожил «за урок» в костромском имении помещика Коновалова.

Когда он вернулся, его комната в тупике «американского» коридора оказалась занятой. Ему предложили другую. Громовой храп и пьяное бормотание его соседа, спившегося актера, за тонкой перегородкой доводили Сергея до отчаяния.

Месяц он упорствовал, но в октябре переехал к Сатиным на Арбат и сразу же стал работать над Цыганским каприччио для оркестра, задуманным прошлым летом.

Первая, медленная часть зазвучала в полный голос еще в незабываемую цыганскую ночь под стенами Донского монастыря. Со второй, танцевальной, пришлось помучиться.

Он подслушал ее в Ивановке в молодом саду. Пели три девушки, собиравшие падалицу-яблоки. Спрятавшись за деревом, он с улыбкой слушал легкий задорный напев. Заметив его, девушки убежали.

Песня в ушах у него мигом претворилась во что- то другое, только страшно похожее. Трепеща от радости, он слушал, как этот насмешливый девичий перепляс цветной ниткой вплетается, врастает в томный жестокий напев цыганской ночи.

День у Сатиных начинался рано.

Первыми девочки Наташа и Соня, в коричневых форменных платьях и черных передниках, обжигаясь, пили чай из блюдечек, поглядывая на окна. За окнами был туман. На ветках желтели, вздрагивая, неопавшие желтые листья.

Потом выходил Саша в расстегнутой серой студенческой тужурке. Глотая крепкий чай, он с жадностью прочитывал газету и, машинально сунув ее в карман, уходил в университет.

С Сашком происходила какая-то перемена. Вечерами, случалось, он по-прежнему балагурил, поминая своего любимца Бенердаки. Но в первый же день Сашок показался Сергею человеком, которого постоянно лихорадит. Едва ли только возбудителем этой лихорадки была юриспруденция, которую он изучал в университете. Он много и усердно занимался. Когда к нему входили, не постучавшись, он часто привычным движением захлопывал какую-то книгу. Однажды Сергей машинально прочитал заглавие — «Капитал», оттиснутое на крышке переплета.

«При чем тут «Капитал»?..» — подумал он и хотел спросить у Сашка, но, как водится, забыл.

Кроме книг, на столе лежали груды русских и немецких газет, исчерченных красным карандашом.

Осень принесла еще одну перемену в жизнь музыканта, Его пригласили занять должность штатного преподавателя в женском Мариинском училище. Материально эта «служба» давала Сергею около пятидесяти рублей в месяц. Но это был верный и, главное, постоянный заработок.

Вслед за Сергеем к Сатиным приехала на всю зиму Леля Скалон. Стала покашливать, и врачи выслали ее до весны из гнилого Петербурга. Когда Сергей играл в мезонине, Леля садилась подле окна с книгой или рукодельем, глядя на пропадающее в тумане море мокрых крыш, колоколен и облетевших садов. Кот Ерофеич благодушно мурлыкал у нее на коленях. Ему, очевидно, нравились гаммы.

Однажды постом среди дня у Сергея не было уроков. Он повел Лелю в Третьяковскую галерею. Часа два они провели у картины Крамского. Возвращаясь, не доходя моста, они услышали цокот подков по обнажившейся мостовой. Обгоняя их на сытых серых лошадях, проскакал наряд конных жандармов.

У входа на мост два полицейских надзирателя провожали прохожих внимательными глазами,

— Что это? — встревожилась Леля.

— Ничего. Сейчас узнаем.

Он обратился к стоявшему под фонарем рыжему человеку в холщовом переднике и шапке пирожком.

— Кто это там?

На Знаменке чернела толпа.

— Кто?!. — поросячьи глазки лавочника злобно сверкнули. — Кто, господин хороший?.. Скуденты бунтуют, дебошировают… Кому же еще!

Снова топот, по доосту ехал казачий разъезд.

— Пойдем, — спокойно проговорил Сергей и, взяв Лелю под руку, увел ее в ближайший переулок.

Сашок вернулся поздно веселый и злой. За чаем рассказал, как студенты явились к ректору, требуя отставки одного ретрограда из числа профессоров. Ректор, перетрусив, вызвал полицию. «Альма матер» загудела, как растревоженный улей. Кое-кого схватили, как обычно невпопад.

В середине мая 1895 года Сатины и Скалоны, а с ними и Сергей выехали на все лето в Ивановку.

Накануне отъезда Сергей вдруг почувствовал, что время искуса, разрозненных опытов для него миновало, настал его час расправить плечи и показать свое буйно раскрывшееся дарование во весь его рост.