Стриптиз на 115-й дороге (сборник) - Вадим Месяц

Вереняев зыркнул на Макса волком, но ничего не сказал. Прошел к своему кабинету, долго ковырялся ключом в замочной скважине.

Пряхин посмотрел в сторону покойника, поддельно сплюнул.

– Пнешь мертвого – умирают живые, – пробормотал он. – Диалектический материализм, нафик. – Правильно я говорю? – обратился он ко мне с бравадой.

В Университетской роще я сорвал ветку сирени и отправился к своей возлюбленной Иветте. Город тонул в благоухании цветов и порхании бабочек. Я еще не знал, что через пять лет в этом здании из красного кирпича умрет мой второй по счету дед. Мы с мужиками, командированные от военной кафедры, будем грузить какие-то бревна, когда его пронесут на носилках в этот же морг. И я издалека его не узнаю. Пряхин к тому времени будет служить Отчизне в далеком Кандагаре.

Бритая

Сейчас бы нас называли прицеперами. Электричек, метро, скоростных поездов тогда не было, и нам приходилось довольствоваться трамваями. Их житейская тихоходность, похожий на моряцкие склянки звонок в совокупности с панибратской толкотней в салоне внушали мысль о легкодоступном и даже безопасном героизме. Мы хотели быть героями, не иначе. Прицеп назывался «колбасой». Мы катались на «колбасе», колбасили и колбасились.

На сверстниц наша акробатика впечатления не производила. Они считали нас «недоразвитыми». Народ ругался, менты и дружинники порывались нас остановить, но их потуги носили демонстрационный характер. До нашего катания никому не было дела. Мы катались для собственного удовольствия и спортивного азарта. По двое, по трое. Иногда выбирали далекие маршруты и катались для туризма и краеведения.

Конечной точкой наших трамвайных перемещений обычно был спортивный зал одной средней школы у рынка, куда мы ходили со Штерном и Гончаровым в секцию волейбола. Лапин занимался спортивной греблей – с ним мы катались на «колбасе» в индивидуальном порядке.

В тот вечер я ехал с тренировки один. Весенняя свежесть отдавала апрельскими заморозками. В наплывах льда, съежившись, застывали прошлогодние листья и кленовые вертолетики. Стук колес по рельсам бил в позвоночный столб и заставлял меня клацать зубами. К тому времени я сменил шнурованный советский мяч на польский, что соответствовало второй ступени в иерархии юношеского волейбола. Мяч лежал в сетке-авоське, прицепленной за запястье, и не мешал оседланию прицепа. Главной фишкой было вскочить на «колбасу» неожиданно. После того, как трамвай уже начал движение. Иначе могли поймать.

Я ехал на «колбасе» в направлении Лампового завода, машинально спешивался на остановках и, выбрав правильный момент, так же машинально запрыгивал на прицеп. Мне было о чем подумать. Я размышлял о живородящих аквариумных рыбах, ценности телефонных трубок, оборванных в автоматах, самострелах и духовых ружьях, о бомбах из карбида и свинцовых кастетах. В моих мечтах маячили японский волейбольный мячик «Микаса» и пластинка группы «Бони-М». Я размышлял о реализации своих планов.

Вдоволь накатавшись по городу, не знал, чем заняться. Пошел в сторону общаг. Одиночество того вечера подвигло меня к подростковому вуайеризму, заключавшемуся в подглядывании в женские душевые. Обычно мы делали это с друзьями, но сегодня я решился на самостоятельный шаг. Вариантов было немного. Если студенческая душевая находилась на первом этаже, можно было залезть на подоконник и заглянуть в форточку. Можно было просто стоять у изогнутых матовых стекол и по расплывчатым дамским формам домысливать реальность. Мы с Гончаровым предпочитали дырки, проковырянные в досках, которыми заколачивали душевые в полуподвалах. Дырки затыкали, замазывали, прикрывали фанерными заплатами, но они появлялись на окнах вновь и вновь с маниакальным постоянством. В подвальном приямке девятиэтажки находился один из таких пунктов наблюдения, и я направился туда, следуя древнему инстинкту и любопытству.

Видом обнаженной женской натуры к тому времени удивить нас было трудно. Мы с Гончаровым и Штерном знали всех мало-мальски симпатичных дам студенческого городка в хвост и гриву и, встречая их на улицах, охотно делились воспоминаниями.

– Она стала бы мисс Вселенной, если бы не родимое пятно на жопе! – говорил Гончаров, комментируя дефиле девушки в сером пальто по улице Вершинина.

– Она победит, когда родимые пятна войдут в моду, – отвечал знакомый с жизнью Штерн.

Я поудобней устроился в своем укрытии: принял лежачее положение и подложил мячик под подбородок. Шел субботний вечер. Девушки готовились к танцам. Народу в душевой было много. Я быстро оценил ситуацию, выбрав для наблюдения пару достойных объектов. Особых преференций в те времена у меня не было. Другое дело сейчас, когда я ограничил свой интерес одним типажом. Тогда я тоже не давал глазам разбегаться и следил за высокой худой брюнеткой с широкими бедрами и ее рыжей подругой, из-за обилия веснушек на теле напоминавшей какой-то нежный фрукт.

Мой покой нарушил какой-то папик, шумно впрыгнувший в приямок у здания и буквально оттеснивший меня от «замочной скважины» недружелюбным толчком.

– Подожди секунду, – гортанно заклокотал он и прильнул к смотровому окошечку. – Сейчас она разденется.

Я обиженно отодвинулся и сел в нашем окопе, облокотившись на отсырелую стену. Пока он ждал «свою женщину», стучал по мячику ладонью, отрабатывая нападающий удар. С неприязнью следил за прерывистым дыханием мужика, капельками пота, выступившими на лбу.

Мужчина не вызывал опасений. Он казался мне жалким, и я был готов вступить с ним в единоборство за место у окуляра, хотя вряд ли мог рассчитывать на победу. Я удивлялся тому, что интерес, который я разделял со своими ровесниками, присущ и взрослым людям. Мужиком с трясущимися руками я быть не хотел. Я смотрел на женщин с точки зрения познания и пробуждающихся эстетических позиций.

– Может быть, хватит? – спросил я минуты через три. – Я пришел первым. Так нечестно. Неужели она еще не разделась?

Мужик испуганно обернулся, и я понял, что он забыл о моем существовании.

– Разделась, – прошептал он со смешной торжественностью.

Немного помолчал и заговорщицки добавил:

– Она бритая, совершенно бритая там.

Я подивился утонченному вкусу коллеги.

– Как это? Почему? Больная?

Он нехорошо усмехнулся, достал из внутреннего кармана куртки початую бутылку портвейна и протянул ее мне, чтоб я отстал.

– Будешь? – выговорил, задыхаясь.

– Не буду, – ответил я жестоко. – Теперь моя очередь.

Он зло посмотрел на меня и уступил место.

То, что я увидел, превзошло мои ожидания. В отличие от остальных девушек в душе, одна была избавлена от волосяного покрова на лобке и из-за этого выглядела еще более голой. Я видел таких на почтовых марках, которые коллекционировал отец. Я думал, что так оно и должно быть, если бы мир был идеален. Все эти девичьи треугольники казались мне провинциальной небрежностью и отклонением от нормы.

– Чего это она? Для чего? – спросил я извращенца.

– Для красоты, – ответил он с вызовом. – Ей это идет, да? Уверен, что она станет знаменитой.

Я пожал плечами.

– Почему?

Ответа не получил: маньяк быстро переменил тему и запричитал, что девушка, возможно, сделала аборт. И он даже догадывается, от кого. В этих делах я совсем не разбирался. Понял, что столкнулся со сложным психологическим рисунком поведения.

Мужик отхлебнул вина и досидел в укрытии до конца представления. Ушел, только когда барышня приняла душ и оделась. Я даже подумал, что сейчас он отправляется к ней на встречу.

– Тебе кто больше нравится – блондинки или брюнетки? – спросил он с дружелюбной смазливостью перед тем, как попрощаться.

– Брюнетки, – предположил я. – Брюнетки со стрижкой «гарсон».

– Ну ты даешь! – пробормотал он с уважением. – Такой маленький, а туда же…

Мужик закинул ногу в фетровом ботинке на парапет и по-спортивному выскочил из приямка. Я остался один. Подсматривать мне больше не хотелось. Я неторопливо выбрался наружу и поплелся в сторону дома, постукивая мячиком в сетке по колену.

С этой женщиной мне довелось встретиться через несколько лет. В морге судмедэкспертизы, куда я было намеревался устроиться на работу после школы. Я заглянул к своему приятелю: участвовал во вскрытии, помогал в описании одного самоубийцы. Женщина из девятиэтажки лежала на секционном столе посередине зала в том же виде, в каком я наблюдал ее впервые. Поначалу я ее не узнал. Не обратил внимания. Воспоминание о курьезном случае из отрочества исподволь добралось до моего сознания, когда я уже вышел из морга на улицу, поссорившись по некоторым причинам со своим другом. Это она. Несомненно, это она. Тот же облик! Мне казалось, что я встретился с человеком, который поделился со мной когда-то своей главной тайной.

Спартанцы