Авгур - Владимир Холкин

На привокзальной площади было шумно. «Икарусы» дымили как паровозы, «джихад-такси» въезжали чуть ли не на перрон, чтобы перехватить наиболее денежных пассажиров. Курортники, только что сошедшие с поезда, обменивались охреневшими взглядами. Большие часы над входом, как обычно, стояли. Андрей вошел в прохладное здание. Будем надеяться, что билеты еще остались. У нас же тут, вроде, транспортный узел — с Кавказа все транзитные на Москву через нас идут. Ладно, сейчас узнаем…

Он пробрался к кассам дальнего следования и с тоской поглядел на толпу народа, которая колыхалась перед окошками. Блин, что делать? Гаркнуть, что ли: «А ну, расступились, гады!» И ведь расступятся, куда денутся… Или, может, к начальнику вокзала пойти? Достать там из широких штанин… то есть, тьфу, из рукава это самое… Непривычно как-то. Сам ведь терпеть не может, когда нагло лезут без очереди. Ну и что теперь — стоять как дебил?

Четыре кассы работали, на пятой были задвинуты жалюзи. Андрей остановился перед закрытым окошком, размышляя, что предпринять. А вообще, почему бы им и пятую не открыть — знают ведь, какая тут давка? Расслабились, дармоеды…

И, словно в ответ на это телепатическое послание, жалюзи приподнялись, и молоденькая кассирша уселась за столик. Потом вопросительно уставилась на Андрея. Он тоже пялился на нее, слегка опешив от неожиданности.

— Слушаю вас, — наконец сказала она.

Андрей спохватился.

— До Москвы на сегодня что-нибудь есть? Плацкарт желательно.

Она застучала по кнопкам клавиатуры, а Андрей подумал: «Да я, блин, реально крут. Силой мысли кассиршу вызвать — это вам не деревце засушить…» За его спиной уже вырастала очередь.

— Так, — сказала девица, — на те, что из Кисловодска идут, все уже разобрали. И на «тройку», и на 27-й… На владикавказский — тоже… И на нальчикский…

«Фак», — подумал Андрей.

— Единственное место на сегодня осталось…

— Давайте!

— …поезд «Назрань-Москва», 145-й. Верхняя боковая. Устроит?

— Устроит, — вздохнул Андрей.

— Отходит в 21.50, время в пути — 32 часа, прибытие на Казанский вокзал…

Сжимая в руке счастливый билет, он выбрался из толпы. Сердце стучало. Еду! Теперь уже точно — еду…

Вернувшись домой, он начал собирать сумку. А потом пришла мама, и были слезы, и уговоры, и робкие вопросы: «А если?..» Он убеждал ее, доказывал, логически обосновывал, а потом, когда понял, что все это бесполезно, просто подвел к окну и показал на голое дерево посреди июньского зноя. Она умолкла, опустилась в мягкое кресло и закрыла лицо руками. И сидела так почти полчаса, а потом подхватилась и помчалась на кухню, потому что как же он поедет голодный?..

Андрей в это время позвонил Аньке, и сказал, что ему пора. Анька охнула и спросила: «А можно, я тебя провожу?» И он ответил: «Конечно, можно». Потом бродил по квартире, вспоминая, что еще нужно взять. Сунул в сумку конверт с недочитанным манускриптом, а Горючую Слезу положил в боковой карман. Мама позвала его ужинать и все подкладывала куски на тарелку, и он взмолился: «Ну, хватит уже, в последний раз, что ли?» И осекся…

Она трамбовала ему припасы в пакет, когда раздался звонок. Андрей напрягся и, подкравшись к двери, заглянул в глазок, но это, к его удивлению, оказался Серега. Тот, помявшись, сказал: «Ты, это, малой… Ну, вот, короче, у меня сейчас больше нету». И сунул ему две стодолларовые бумажки.

Одеваясь, Андрей проверил, хорошо ли держится пластырь на пострадавшей левой руке, и у него возникла интересная мысль. Он кликнул на помощь маму, и она аккуратно забинтовала ему предплечье, прикрыв проклятый узор. Теперь, по крайней мере, можно майку с коротким рукавом нацепить, и попутчики не будут прятаться с визгом. Ну, и на том спасибо, подумал он. А потом взглянул на часы и увидел, что уже без десяти девять.

Когда они с мамой выбрались из подъезда, гомон вокруг заржавленных «жигулей» прекратился, и все обернулись, как по команде. И Андрей подумал, что если хоть одна сволочь что-нибудь скажет, то он не ручается за последствия. Но стояла мертвая тишина, и только листья под ногами слабо хрустели. А на остановке уже дожидалась Анька, держа еще один пакет со съестным…

…Они стояли возле вагона, и до отправления оставались минуты. Над вокзалом сгущались сумерки, свечки тополей торчали из-за ограды, а в небе уже повисла круглая, как копейка, луна. Щемило сердце, и было трудно дышать. Мама вытирала глаза, а глупенькая Анька ревела, так что Андрею пришлось обнять ее и погладить по короткой спортивной стрижке — как тогда, на школьном дворе. И он сказал ей: «Не бойся, это еще не все».

ГЛАВА 7

В Ростов приехали рано утром, без нескольких минут шесть. Стояли долго. Андрей как сомнамбула бродил по перрону, ежился и зевал во весь рот. Полюбовался витриной запертого киоска, посмотрел снаружи на свой вагон — выцветшая зеленая краска, линялые занавески, неистребимый плацкартный запах. Народу на перроне было немного — пассажиры дрыхли без задних ног, и Андрей им тихо завидовал.

Накануне он, распрощавшись с мамой и с Анькой, залез на полку и часа три ворочался с боку на бок, вспоминая события прошедшего дня. Перед ним опять вставали откормленные рожи бандитов и силуэт мурены между домами, и бесцветное известковое небо. Задремав на минуту, он опять открывал глаза, когда вагоны лязгали буферами, и бессмысленно таращился в темноту. Ему до сих пор не верилось, что все это происходит реально. Что отъезд (а точнее, бегство) из города — это уже не абстрактная перспектива, а свершившийся факт. И он уже не проснется в комнате с книжной полкой и письменным столом, скрипящим от старости, и не сможет определить время по движению солнечного луча на обоях. И не заглянет в толстую подшивку «Техники — молодежи», которую заботливо собирал. И мячик за шкафом окончательно сдуется — если, конечно, мама не выбросит его раньше…

Пыльный райцентр с родной девятиэтажкой и школой номер четыре давно растаял за горизонтом и с каждой секундой удалялся еще на десяток метров; мачты освещения вдоль путей равнодушно заглядывали в немытые окна, и Андрею казалось, что размеренный стук колес складывается в короткую фразу, которая повторяется без конца: «Теперь один. Теперь один. Теперь один…»

А после полуночи, где-то за Армавиром, в вагоне зажегся свет, и зашли менты с автоматами. Они лениво двигались между полками и требовали предъявить документы. Андрей испугался, что сейчас обнаружится отсутствие заветного штампа, и начнется бесконечное разбирательство. Но товарищ в фуражке пролистал эту страницу, не глядя, — его интересовала только прописка. Узнав, что Андрей едет не из Назрани и вообще не из Ингушетии, мент вернул ему паспорт и пошел дальше. Зато в соседнем «купе» (или как это называется в плацкартном вагоне?) патруль задержался минут на десять. Там сидели орлы, похожие на молодых ваххабитов, которые только что сбрили бороды и решили смотаться в отпуск. Патрульные подсели за столик и начали хитрую беседу с намеками («В армии служили? — Нет. — Почему? — У нас там не призывают. — А в другую армию? Тоже не призывают? — В какую другую?..»). Джигиты старательно улыбались и делали вид, что намеков не понимают. Потом их вывели в тамбур. Там, очевидно, у горцев нашлись еще какие-то аргументы, потому что скоро они вернулись и, как ни в чем не бывало, растянулись на своих лавках. Лампы в вагоне снова погасли, колеса все так же мерно стучали, и Андрей, наконец, уснул на пару часов.