Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II - Владимир Пичета

В Эрфурте (сентябрь, 1808 г.) состоялось это второе свидание Александра с Наполеоном[42]. Русский император ехал, не имея уже никакого доверия к своему союзнику, но все же надеясь выговорить, наконец, что-нибудь положительное для России. Новое разочарование. Наполеон привез готовый договор, по которому Россия должна была теперь же оказать ему помощь против Австрии, а за это в будущем ей обещались княжества. Александр отказался его подписать. После долгих споров, иногда очень резких, — переговоры один момент чуть не были прерваны — было заключено соглашение (12 октября), по которому Наполеон, между прочим, отказывался от посредничества между Россией и Турцией и признавал за Россией право присоединить, какими ей будет угодно средствами, княжества. Мы обязывались выставить вспомогательный корпус против Австрии; обязательства России помогать Наполеону против Англии расширялись; основанием мирного договора с ней признавался, очевидно, неприемлемый для нее принцип «uti possidetis». Это обстоятельство было одной из главных причин возобновления русско-турецкой войны.

Граф С. М. Каменский

Рескриптом 17 декабря кн. Прозоровскому приказано было предложить турецким уполномоченным условия мира: русская граница по Дунай, независимость Сербии, признание русскими владениями Грузии, Имеретии и Мингрелии; предложению надлежало придать характер ультиматума. Тогда же ему был прислан проект мирного договора. В нем не упоминалось о праве русских военных судов проходить через Дарданеллы. Но Прозоровский настоял на этом, и это требование было включено в инструкцию нашим уполномоченным — ген. Милорадовичу, сенатору Кушникову и ген. Гартунгу. Переговоры начались в Яссах.

Ослабленная внутренними раздорами Турция, может быть, не стала бы противиться требованиям России, если бы к ней не явилась в это время поддержка извне. «Англичане употребляют все усилия и даже угрозы для заключения мира с Турцией, дабы приобрести себе твердую ногу; все сие предвещает нам только кровопролитие», доносил Прозоровский. 5 января мирный договор с Англией был подписан в Константинополе и 14-го утвержден султаном; Англией был назначен посланником Адэр, и уже ждали его приезда. Одной из статей договора проливы закрывались вообще, следовательно, и для наших военных судов. В это время турецкие уполномоченные в Яссах стали проявлять большую неуступчивость в вопросе о княжествах. Наконец Порте было предъявлено требование о высылке английского посланника из Константинополя. Порта ответила решительным отказом. И война возобновилась.

Русско-турецкая война 1809–1812 гг. началась, таким образом, из-за желания Александра удержать плоды первой кампании и те преимущества на проливах, которыми Россия пользовалась по договорам 1788 и 1805 гг. Но очень скоро в Петербурге стали тяготиться этой войной. Она крайне вредно отражалась на европейской политике России, сильно осложненной с этого времени польским вопросом, как прелюдией к открытой борьбе с Наполеоном.

Очень недолго еще держался усвоенный после Тильзита и развитый Румянцевым взгляд на восточные дела, как на первостепенную задачу русской политики. Отправляясь в Париж на место Толстого, Куракин говорил государю, что не верит намерению Наполеона поддержать виды России в Турции. Как один из самых серьезных аргументов своего недоверия, он выставлял следующий: «если несколько месяцев тому назад присоединение дунайских княжеств было бы делом очень легким, то теперь, благодаря Наполеону, оно представляется крайне трудным и рискованным». Это были последние отзвуки тильзитских расчетов. По существу же он был не прав; испанские затруднения Наполеона скорее давали России свободу действий в Турции, какой иначе у нее не было бы. Но уже с самого начала этого периода нельзя было сосредоточить ни усилий, ни внимания на восточных делах: не интриги Наполеона, а готовившаяся борьба с ним стирала для нас с восточного вопроса его послетильзитскую окраску.

Готовилась австро-французская война.

Сознание, что, раздавив еще раз Австрию, Наполеон обратится против нас, сильно отражалось на отношении к турецкой войне, которая шла неудачно, затягивалась. Пророчески метко определил положение Аракчеев: «Если падение Австрии совершится, прежде нежели мы кончим войну с турками, то Наполеон вмешается в наши дела и затруднит их, и даже может случиться, что после всех нами сделанных пожертвований мы принуждены будем очистить Молдавию и Валахию. Совсем иное будет, если падение Австрии застанет нас в мире с турками. Тогда Наполеон уже не станет вмешиваться в это дело. Очевидно, как полезно для нас побудить турок к миру». Действительно, чувствовалось, что медлить нельзя, что победы Наполеона в Австрии и в Испании могут поставить и нас перед грозной опасностью. И государь приказывал Прозоровскому бросить осаду крепостей, перейти Дунай и Балканы и движением на Константинополь вынудить у турок мир. Но Прозоровский медлил. Вскоре он умер. Его заместил кн. Багратион; дела не пошли от этого лучше. К концу австро-французской войны наша борьба с турками не только не была кончена, но русским войскам пришлось отойти от Силистрии и вернуться на левый берег Дуная. Наполеон злорадствовал.

На бивуаке (Музей 1812 г.)

После венского мира и Россия и Франция начали готовиться к решительной борьбе. В этот подготовительный период восточный вопрос потерял самостоятельное значение в политике России. Вплоть до двенадцатого года делались попытки перейти в энергичное наступление, только бы поскорее закончить войну выгодным миром. От восточных затруднений старались скорее отделаться. Серьезное политическое значение восточного вопроса выражалось косвенно: как одного из факторов дипломатической борьбы России с Францией из-за позиции, которую займет Австрия при их столкновении. Не на театре военных действий, не в Петербурге и не в Париже, а в Вене вскрывалось в подлинных размерах влияние восточных дел на европейскую политику в этот период.

По венскому миру восстановились официальные дипломатические отношения России с Австрией. В Петербург был назначен гр. Сен-Жюльен, в Вену — гр. Шувалов. Относительно турецких дел Шувалову было предписано заявить в Вене, что Россия ничего не хочет от Оттоманской империи, кроме уже завоеванных ею Бессарабии и княжеств; границей России должен был быть левый берег Дуная. Одновременно шла речь о точном исполнении условий венского договора относительно Галиции[43]. Мы не будем здесь касаться польского вопроса, история которого за это время очерчена в другой статье, но укажем лишь, что ход касавшихся его событий и переговоров определил другой, главенствующий вопрос: о столкновении между Россией и Францией. Поэтому те же факты в значительнейшей степени влияли на отношения России к Австрии, следовательно, и на нашу восточную политику. Пока существовала еще надежда уладить польский вопрос между Россией и Францией, т. е. устранить, может быть, и самое столкновение, существовала еще и решимость довершить начатое на Востоке дело в прежней его схеме, т. е. удержать княжества. Когда же Александр остановился в противовес наполеоновскому проекту на плане восстановить Польшу под русским скипетром, он готов был пожертвовать, если окажется нужным, и княжествами.

Ф. Ф. Ушаков

В начале 1810 года Шувалов доносил из Вены, что, выслушав первое его сообщение о желании России присоединить княжества и обеспечить права сербского народа, Меттерних ответил, что советовал сербам примириться с турками, а теперь прямо сказал: «В таком случае нам придется сражаться». Впрочем, предложил посредничество Австрии для заключения мира между Россией и Турцией, но, разумеется, не на таких условиях.

Для Меттерниха турецкий вопрос был, прежде всего, вопросом австрийским. В противоположность дипломатам старой, тугутовской, как ее называет историк Австрии Шпрингер, школы, Меттерних придавал восточному вопросу первостепенную, решающую важность. Расширение России в сторону Польши и Балкан грозило, по его мнению, существованию Габсбургской монархии, которая была бы, в этом случае, охвачена славянской империей с востока и с юга и, при преобладании в ее составе славянских же элементов, не могла бы найти опоры внутри себя. Меттерних чуял наступление нового века, века пробуждения народностей. Первый из австрийских государственных людей он заметил этот новый фактор внутренней слабости Австрии и повел ее политику так, как этого требовало чувство самосохранения: оборонительная против славянства, эта политика неизбежно сводилась к новому обоснованию старого принципа охраны существования и целости Турции.

«Если император Наполеон согласен с видами императора Александра насчет Турции, то Австрия, напротив, явно нам противодействует. Россия имеет гораздо больше оснований быть недовольной поведением Австрии, чем она нашей политикой», писал Румянцев Шувалову. Но тут же предписывал скрывать недоверие России к Австрии и заявить, что Александр готов начать переговоры о предоставлении австрийским подданным особых прав и преимуществ в княжествах после их присоединения[44]. Шувалов отвечал, что на этой почве нельзя ничего добиться от Австрии. И он был, конечно, прав. Австрии мало было «прав и преимуществ», ей нужен был отказ России от княжеств.