Повестка в космос - Максим Лучинин

— Пацаны, — ответил Газманов, — затем и еду. Гитара же со мной!

— Слушайте, — сказал я. — А давайте где-нибудь не у самой казармы, а чуть подальше, а? Там сейчас по экранам концерт с Земли идет, его и не выключить никак. А мы бы собрались где-нибудь, костерчик бы сделали, чтоб все душевно, а?

— Гришка, тема! — кивнул Дэн. — Так! Тормозите! — Он уже распоряжался машиной, как своей. Оглядевшись, Дэн махнул чуть правее: — Что, может, вон там? Вон, недалеко от той скалы…

— Парни, вы туда, — согласился я, — а я сейчас народ созову. Можно, наверное, потом будет переехать дальше, а то все равно всех собрать за раз не получится… — Я выпрыгнул из машины. — Дэн, с тебя костер! — крикнул я. — Как хочешь, но чтоб деревяшки были! Хотел на скалу залезть? Вот и давай! Чтоб когда я пришел, уже все горело!

— Гришка, не ссы! — крикнул Дэн в ответ. — Я такой костер сварганю — все твои истанты охренеют!

Через полчаса мы уже сидели на теплых камнях. В ночное небо били трескающие языки пламени, и искры разлетались красной мошкарой. Тесно прижавшись друг к другу, чтобы занимать поменьше места, мы глядели в раскаленные добела угли. Сзади народ все подтягивался и подтягивался, образуя уже целое поле из сплоченных людских фигур. Рядом с костром стоял «уазик», и на мерцающем отблесками огня капоте человек с гитарой пел: «…Вновь уходят ребята, растворяясь в закатах, позвала их Россия, как бывало не раз. И опять вы уходите, может, прямо на небо, и откуда-то сверху прощаете нас…»

4

Космос сиял острыми иглами звезд. Они рассыпались застывшими льдинками, пронзали черноту космоса сиянием. Здесь тихо, в космосе. И совсем-совсем одиноко. Нигде и никогда на Земле не найти такую пустоту и одиночество. Даже в глубокой пещере или далеко в горах, где кругом только километры камня и ни единой живой души, не ощутить ту щемящую сердце покинутость, какую можно испытать здесь.

Я находился один на командной площадке нашей станции. Огромное круглое поле величиной со стадион зияло пустотой и открытостью. Прозрачные стены существовали, но никак не ощущались. Я стоял словно в самом космосе, окруженный со всех сторон бесконечной пустотой. Подо мной был цилиндр жилого сектора, сверху находился блин гравитационной установки, и ничто видимое их не связывало. Я парил в открытой пустоте, пытаясь осмыслить окружавшее меня бесконечное пространство, но осмыслить его не получалось.

Повернувшись от звезд к Ксите, я сделал несколько шагов по гулкому полу, словно пытаясь подойти, рассмотреть ее поближе, хотя сделай я даже миллион шагов, не почувствовал бы разницы. Ксита, огромная двойная звезда, два огромных сплюснутых шара, пылала невозможным голубым огнем. Шары, казалось, касались друг друга. И хотя наша станция находилась очень далеко от них, сила их свечения поражала. И они тоже безмолвны. Здесь царство абсолютной тишины.

Сама станция, созданная и поддерживаемая несколькими десятками истантов, слегка гудела. Этот звук не замечался сразу, он возникал только потом, когда тишина уже успокоила тебя и подготовила. Звук творения. Звук прямого, происходящего в данный миг созидания. Мне подумалось, что я сейчас имею дело с актом творчества как таковым. Освобожденным от инструментов, от окружающей обстановки. Вот он — звук творчества, момент оголенной истины. Сюда бы парочку искусствоведов, то-то бы они порадовались!

Не заинтересованные в понимании мира, истанты никогда не стремились совершенствоваться в созидании самостоятельных, отдельно существующих от создателей кусков материи. Что им толку от созданного, допустим, космического корабля, если он будет существовать сам по себе, сам будет летать, совершать какие-то операции или просто пылиться на космодроме. Другое дело, когда ты творишь корабль прямо сейчас, ощущая всю его мощь. Когда, созидая его, вместе с ним ты летишь открывать новые миры, постигая неведомые прежде ощущения, тут же изменяя корабль для ощущения еще более новых ощущений… Да уж, это феерический мир. Наши земные эпикурейцы выглядели на его фоне просто уставшими, изможденными работой таксистами.

Все бы хорошо, да только для дел войны, да еще с привлечением цивилизаций, которых хлебом не корми — дай посоздавать автономно существующие куски материи, основа цивилизации истантов подходила не очень хорошо. Спасало то, что «понимание» и «абстрагированное осмысление» присутствовали в их картине мира, пусть и в качестве вспомогательных инструментов.

У истантов все же вышло создать независимо существующие корабли для кэссов и для нас. Глазастые собачки и наши парни получили в свое распоряжение истребители, заточенные специально под них. Но вот сами станции уже не являлась законченным и отдельно существующим продуктом. Те, кто сидел на станциях безвылазно, взять в пример даже меня, испытывали сильный дискомфорт.

Ну что это за дела, когда окружающие стены, защищающие тебя от космического вакуума, — это нечто живое. Когда перекрытия, по которым ты ходишь, — это живое вещество, пусть даже являющееся металлом. Этот металл, собственно, не совсем металл, а материя, с которой прямо сейчас слит в ощущениях истант, создающий твердость, упругость, непроницаемость этой материи по нужной форме и с нужными характеристиками. Причем сам истант находится не тут же рядом, а сидит, сволочь, где-то внутри, и черт его знает, жив о там или нет. Часть станции, конечно, вполне закончена в плане своего создания, как я понял, некий основной каркас существует независимо от стараний инопланетян. Но почти все наполнение каркаса являлось живым продуктом творчества истантов.

Дэн, да и все поголовно, был категорически не согласен с таким подходом. «А что будет, если им сморкнуться захочется? — говорил он мне. — Или в туалет? Кто-нибудь из них отвлечется, пукнет, — а у меня пол под ногами растворится, как не бывало. Что тогда делать? А если они погибнут? Прости-прощай вся станция?»

Конечно, мы знали, что истанты хорошо защищен все созидатели сидели в центре станции, — и что истанты собаку съели на создании вот таких штук, но это не успокаивало. Очень трудно довериться кому-то, когда цена вопроса — твоя собственная жизнь. Тем более обидно и трудно довериться инопланетянину, которому твоя жизнь — что слону северное сияние. Но выхода ни у кого из нас не оставалось. «Доверие», — как говорил незабвенный наш учитель Борис Моисеевич. Вот только жертвенниками никто из нас быть не хотел.

Я не спеша двинулся к краю диска. Кстати, идеальное место для неспешных прогулок и размышлений. Почти как в лесу, когда идешь в одиночестве по тропинке, только вокруг не таинство лесной чащи, а таинство космоса. Только бы истанты не отвлекались, за здоровьем своим следили повнимательней. Я представил, как они сидят в глубине станции, несколько десятков желто-голубых цилиндров, как трепещут их щели. Настроившись на один лад, они охватили своей чувственно-волновой сущностью окружающее пространство и балдеют, создавая саму станцию, ощущая ее массу, силу вращения, ощущая упругость гравитационных полей и прожигающий ветер излучения от Кситы… У них, наверное, оргазм за оргазмом…