Аврора Флойд - Мэри Брэддон

Молодой человек увидел, что его узнали и подошел к ним со шляпой в руке — очень, очень бледный: это навсегда запечатлелось в памяти Люси — и дрожащим голосом поздоровался с банкиром и дамами.

И таким образом встретились они, эти двое «расставшиеся в безмолвии, в слезах», расставшиеся, как они думали, навсегда; и вот на этой пошлой прозаической скачке судьба свела их лицом к лицу.

Год тому назад, как часто в весенние сумерки Аврора Флойд представляла себе возможность встречи с Тольботом Бёльстродом! Может быть, он вдруг подойдет к ней при лунном сиянии, а она упадет в обморок и от волнения умрет у ног его, или они встретятся в каком-нибудь многолюдном собрании: она будет танцевать, смеясь с притворной веселостью, и один его взгляд убьет ее среди ее блистательного величия. Как часто — ах! как часто представляла она себе эту сцену и чувствовала тоску только год тому назад! А сегодня она встретила его в такую пору, когда все мысли ее были устремлены на только что осрамившуюся лошадь. Она сама не знала, что сказала своему бывшему возлюбленному. Аврора Флойд умерла и похоронена, а Аврора Меллиш, критически смотря на Тольбота Бёльстрода, удивлялась, как кто-нибудь мог умирать от любви к нему.

И это Тольбот побледнел от неожиданной встречи! и это Тольбот дрожащим голосом произносил пошлые фразы, требуемые простой вежливостью! Капитан не так легко забывал. Он был старше Авроры; он дожил До тридцати двух лет, не любив ни одной женщины, и тем отчаяннее поддался роковому недугу, когда настало время. Теперь он очень страдал от этой внезапной встречи. Гордость его была оскорблена спокойным равнодушием Авроры; он был снова ослеплен ее красотой, обезумел от ревности при мысли, что лишился ее. Чувствам капитана Бёльстрода нечего было завидовать, и если бы Аврора желала отомстить за жестокую сцену в Фельдене, то час ее мщения, конечно, настал; но она была слишком великодушна для того, чтобы иметь подобную мысль. Она смиренно покорилась определению Тольбота; она приняла его решение и верила его справедливости; теперь, видя его волнение, она жалела о нем; она жалела о нем с нежным материнским состраданием, какое могла чувствовать в безопасной пристани счастливого дома к этому бедному страннику, еще носившемуся по волнам бурного океана жизни.

Конечно, всякое воспоминание любви должно умереть, прежде чем мы будем в состоянии чувствовать таким образом. Ужасная страсть должна была умереть той медленной и верной смертью, после которой из могилы уже не возвращается привидение мучить оставшихся в живых. Аврора могла быть выброшена на пустынный остров с Тольботом Бёльстродом и прожить десять лет в его обществе, не почувствовав к нему и на десять секунд того чувства, какое она имела к нему прежде. Для пылких и впечатлительных людей, живущих быстро, иногда один год то же, что десять лет, так что Аврора глядела на Тольбота Бёльстрода через бездну, открывшуюся между ними на несколько миль, и удивлялась, неужели они стояли когда-нибудь рядом, соединенные надеждой и любовью?

Пока Аврора думала об этом, а Тольбот, задыхаясь от тысячи сбивчивых ощущений, старался выказать непринужденный вид, и Джон Меллиш, освежившись пивом, вдруг подошел к ним и ударил капитана по спине.

Счастливый Джон не был ревнив. Уверенный в любви и правдивости Авроры, он готов был встретиться с целым полком ее прежних обожателей, его даже восхищала мысль отомстить за Аврору этому трусливому любовнику. Тольбот невольно глядел на йоркширских констеблей, расхаживавших внизу, и спрашивал себя, как они поступят, если он швырнет Джона Меллиша через балкон. Между тем, как думал так, Джон Меллиш дружески пожимал ему руку и спрашивал, какой черт привел его на Йоркские скачки?

Тольбот объяснил, что устал от парламентской работы и приехал провести несколько дней у своего бывшего товарища, капитана Гёнтера.

Мистер Меллиш объявил, что ничего не могло быть приятнее и что он хорошо знает Гёнтера, изъявил желание, чтобы они оба обедали у него в этот день, а Тольбота приглашал провести неделю в парке.

Тольбот пробормотал какое-то неопределенное уверение в невозможности исполнить это желание, но на слова его Джон не обратил внимания, утащив своего бывшего соперника составлять новое пари для следующей скачки.

Капитан Бёльстрод ушел. Во время этого краткого свидания никто не приметил, что Люси Флойд краснела и бледнела раз шесть.

Джон и Тольбот встретились с капитаном Гёнтером; они привели с собою Гёнтера для того, чтобы представить его Авроре, и он немедленно вступил в весьма оживленный разговор о скачке. Как капитан Бёльстрод ненавидел эту пустую болтовню о лошадях в устах каждого, начиная с розовых губок Авроры до запачканных табаком губ спортсменов, державших пари! Слава Богу, не его жена знала весь этот спортсменский язык и с лорнеткою в руке вытягивала свою лебединую шею, чтобы взглянуть на лошадь, убежавшую уже на полмили вперед.

Зачем согласился он приехать в это проклятое спортсменское графство? Зачем он бросил корнваллийские рудники даже на неделю? Лучше ломать голову над парламентскими делами, чем быть здесь одиноким между этой пустоголовой шумной толпы, которой нечего было делать, как только бросать шапки на воздух и кричать при каждом выигрыше. Тольбот, как зритель, не мог этого не заметить и не вывести из этого чего-нибудь вроде философического урока жизни. Он видел, что толпа всегда радовалась, выиграет ли жокей с голубым и черным поясом, в желтой и черной шапке, или в белой с красными мушками, или какого бы то ни было другого цвета, и не мог не удивляться этому. Он видел, как потерпевшие неудачу спортсмены убегали и прятались, пока раздавались громкие и радостные крики. И вообще на этом свете мало остается на виду людей, проигравших в какой бы то ни было скачке.

Тольбот Бёльстрод облокотился, сложив руки, на каменную балюстраду, и смотря вниз на шумную жизнь под собою, передумал все это. Простите ему то, что он предастся пошлым сетованиям и избитым сентиментальностям. Он был отчаянный, бесцельный человек, раздраженный разочарованием, сомнением и подозрением. Он провел скучные зимние месяцы на континенте, не имея желания ехать в Бёльстрод, и переносить там симпатию матери и болтовню кузины Констэнс Тривильян. Он был так несправедлив, что питал тайное отвращение к молодой девице за добрую услугу, которую оказала она, рассказав ему о побеге Авроры.

Бываем ли мы благодарны тем людям, которые сообщат нам о дурных поступках тех, кого мы любим? Бываем ли мы справедливы к добрым существам, дружески предостерегающим нас о нашей опасности? Нет, никогда! Мы ненавидим их, мы всегда повторяем, что если бы они промолчали, то мы не испытали бы тоски. Когда друг влил в ухо бедного Отелло свои ядовитые намеки, благородный мавр хотел задушить не свою возлюбленную Дездемону, а самого Яго.

Зачем Тольбот приехал в Йоркшир? Я оставлю этот вопрос пока без ответа, потому что мне стыдно сказать причины, побудившие этого несчастного человека к этой поездке. Он, в пароксизме любопытства, приехал узнать, какую жизнь ведет Аврора со своим мужем, Джоном Меллишем. Он находился в ужасном умственном расстройстве относительно этого предмета; то он воображал Аврору самой презренной кокеткой, готовой выйти за всякого, имеющего прекрасное поместье и хорошее положение в свете, а потом представлял ее себе невинной Ифигенией[8], бесстрастной жертвой, приведенной на заклание. Встретившись в клубе со своим добродушным товарищем, он согласился съездить на родину к капитану Гёнтеру, чтобы немного отдохнуть от парламентских дел; но этот искусный лицемер не признавался даже самому себе, что горел нетерпением услышать о своей непостоянной и вероломной возлюбленной, и что его привели в Йоркшир еще оставшиеся пары его прежнего упоения. Но теперь — теперь, когда он ее встретил — встретил это бездушное создание, сияющее счастьем — теперь он ее узнал. Он узнал ее, наконец, негодную очаровательницу, бездушную сирену. Он узнал, что она никогда не любила его, что она, без сомнения, и неспособна была любить, она не годилась ни к чему, как только бросать черный блеск своих глаз на погибель слабых мужчин. Бедный Джон Меллиш! Тольбот упрекал себя за недружелюбное чувство к человеку, достойному такого глубокого сожаления.

Когда скачка кончилась, капитан обернулся и увидел черноглазую чародейку посреди группы, собравшейся около серьезного патриарха с седой головой и с видом, привыкшим повелевать.

Этот серьезный патриарх был Джон Пастерн.

С уважением пишу это имя, так как его произносили там с благоговейным шепотом; сначала и не знали, что этот великий человек находится тут же. Это был очень спокойный, незаносчивый ветеран; он сидел тут со своим семейством — с женою и, кажется, с дочерью, и оставался серьезным и спокойным, а между тем мужчины в толпе повторяли его имя. Сколько сотен добивалось слова, взгляда, киванья головы этого великого человека! Тайны, которые мистер Пастерн мог бы рассказать о лошадиных скачках, стоят золота. Может быть, это обстоятельство и придавало ему такую спокойную серьезность в обращении. Люди окружают его, льстят ему и говорят, что такая-то и такая-то лошадь из его конюшен выиграет: он приятно кивает головой, благодарит за добрые известия, а между тем его мысли, может быть, далеко, на будущих инсонских или дербийских скачках, где призы будут выиграны его же жеребцами, даже не теми только, которые есть налицо, но и теми, которые появятся на свет впоследствии.