Страна поднимается - Нгуен Нгок

— Но я… Есть одно дело, я хотел сказать тебе, а ты, когда будешь в уезде, спросишь: как, выполнимо ли? Я давно хотел поговорить с тобой, но только сейчас все до конца обдумал. Передай от меня в уезд: хорошо бы четырех человек из Копгхоа — дядюшку Па, Тупа, Гипа и Сипа — принять в Партию. Если в Конгхоа будут люди Партии, я спокойно уйду на новое место. А уж они смогут взять на себя деревни вокруг горы Тьылэй — сходить ли куда, поговорить ли с народом…

Оп встал, помедлил немного и продолжал:

— Слушай, Тхе, я предлагаю принять их в Партию вот почему: они и в поле здорово работают, и с французом бьются здорово. Они всегда вместе с народом…

Назавтра Тхе ушел в уезд. Вернулся он через педелю с таким ответом: уездный комитет согласен принять в Партию четырех человек из Конгхоа и назначает Нупа главой партячейки.

…И вот через десять дней Нуп отправился на новую свою работу в общинный комитет. Теперь он ходит по делам куда дальше прежнего — и в Демо, и в Нгазио. Но каждое полнолуние проводит он собрание первой в общине партячейки. Приходит на собрание вся деревня, люди говорят в открытую: что «товарищи» делают правильно и в чем ошиблись, — чтобы впредь все шло как надо.

Впрочем, большей частью работа у четырех «товарищей» спорится. Туп командует партизанами, Гип — его помощник, дядюшка Па руководит полевыми работами, а Сип отвечает за дома-тайники да за то, чтобы старики и женщины с малыми детьми успевали укрыться от француза…

И куда б ни уводили Нупа дела, раз в две или три ночи старается он побывать в Конгхоа, вместо со всеми поливает поля и, лишь когда купа малых звезд вот-вот уйдет за окоем, возвращается домой с пустыми бамбуками. А в ночном лесу слышна песня — поют Гип, Сип, Туп и старый Па. Голоса их звучат высоко и твердо:

Братья, поднимемся еще выше,Мы сильнее тысячи птиц —Птицы драо и птицы линг,Всюду у нас друзья…

Птица драо самая большая и сильная из птиц в горных лесах Тэйнгуена. Люди бана всегда сравнивают себя с пето. Песня товарищей Нупа, оглашающая лес из края в край, зажигает огонь в его груди, руки и ноги тотчас забывают об усталости. О, как прекрасна земля бана! Нуп — он тоже сильная птица драо, и вокруг него множество этих птиц, они сбились в стаю и день ото дня их становится больше и больше. Да, он может теперь спокойно отлучаться из родного гнезда.

Сколько ни маялись люди, поливая поля, все одно в десятом месяце начался голод. И как раз в десятом месяце пришли солдаты. Они отдали здешним жителям половину своего риса, а сами ели частенько дикие овощи и всякую зелень. Принялись вырубать лес и расчищать землю, помогая деревенским жителям. Два-три дня подряд работали в поле, а потом, тоже на два-три дня, уходили вместе с партизанами к большой дороге — все теперь знали: называется «шоссе номер девятнадцать». Там бойцы и партизаны обстреливали вражеских солдат. Тем временем пришла весть: уезд выделил трем деревням — Конгхоа, Баланг и Конгма — сто корзин риса, а прислал этот рис дядюшка Хо…

Потом пришел приказ: отрядить людей для переноски боеприпасов большой (по-военному — регулярной) армии. И начались в деревне споры — кому идти помогать солдатам дядюшки Хо. Нуп как раз вернулся в Конгхоа из общинного комитета. Он рассудил так: Тун остается и командует партизанами, а двадцать парней и восемь женщин, что будут переносить снаряды, поведет Гип.

Переправясь через року Ба, люди Гипа вошли в лес, там была назначена встреча с солдатами. Чтоб не выдать себя, огней не жгли. Люди стояли в затопленном тьмою лесу и видели лишь тени, двигавшиеся по тропе, — это проходили войска. Мимо проплывали тяжелые стволы больших ружей. Вслед за каждым стволом плыли снаряды — длинные и толстые, точно черные свиньи. Гип то и дело повторял, обращаясь к идущим солдатам, одни и те же слова:

— Братья солдаты, а братья солдаты… Здоровья вам, доброго пути. Вы уж отделайте француза по первое число, чтобы люди бана спокойно работали в поле…

Кончился месяц, пошел второй, а людей, ушедших с Типом нести снаряды, все не было. Деревенский люд все глаза проглядел, высматривал земляков.

Однажды утром вдруг прилетел французский самолет и побросал на лес бомбы. Но когда дым и пыль от взрывов рассеялись, оказалось: пострадали одни лишь камни — несколько скал разнесло на куски. Сам лес стоял невредимый, всюду в положенный срок распустились цветы. Отгремели бомбы. А потом уши людские уловили далекий грохот. Стреляли большие ружья — не французские, нет. Эти били пореже и поуверенней. Гул пальбы разносился по горам. Вся деревня, всполошившись, бросила работу, народ сбился кучками, толковал да прислушивался…

В тот же вечер Нуп с двумя сотнями носильщиков ушел за боеприпасами — солдаты спрятали их на горе Конгтянг. В полночь люди стояли на утопавшем в тумане склоне горы и глядели вниз, там лежала равнина киней. Темная холодная ночь, кругом безмолвие. Вдруг вдали полыхнула зарница. Потом прокатился злобный рокочущий гул, сотрясший до основания одетые лесом горы. Стоявшие рядом с Нупом носильщики схватили его за руки.

— Что, наши штурмуют форт? — тревожно спрашивали они.

— По какой крепости бьют, а, Нуп?

Об этом штурме Нуп еще утром получил сообщение из уезда. Но хранил его в тайне, не сказал никому ни слова. Ну а теперь уж… В небо взвились две ракеты — зеленая и красная. Потом еще две. И еще…

— Эй, земляки! — воскликнул Нуп. — Наши взяли три форта: Тутхюи, Кыуан и Эозио! Вон в той стороне… Видите, горит огонь…

Носильщики зашумели. Потом подняли свой груз и стали спускаться с горы.

А после, что ни день, приходили вести: солдаты взяли форт Даудео… Тхыонган… Уничтожили целый батальон неприятеля на одной из дорог… Нанесли удар по вражеской автоколонне на шоссе номер девятнадцать… Солдаты дядюшки Хо умудрились унести из Тхыонгана даже самые большие ружья…

Дел у Нупа было невпроворот: вовремя отрядить носильщиков, обойти деревни, где оставались французские ружья — пусть сдадут их солдатам, назначить партизан в проводники к проходящим подразделениям. Он не спал ни днем, ни ночью, оброс бородой, подбородок заострился клином, глаза ввалились.

Потом Нупа и Тхе вызвали в уезд, к товарищу Кану. Он сообщил: жители деревни Харо хотят теперь бежать и готовы драться с французом. Наши работники побывали там, не раз говорили с народом. Но вот беда: во всех пяти окрестных деревнях — и в Конгхоа, и в Баланге, и в Дета, и в Конгма, и в Талунге — голод. И положение нисколько не улучшается. Солдаты наши будут продолжать боевые действия, так что доставить сюда рис с равнины, от киней, не удастся. А в деревне Харо ровным счетом четыреста душ. Ну, уйдут они сюда, а есть-то что будут? Кто сможет их прокормить? Но и не уйти им всей деревней тоже нельзя. Как бы дело потом не сорвалось. Француз усилит охрану…

— Что тут можно сделать? — спросил товарищ Кан у Нупа.

Нуп размышлял всю ночь. Ранним утром он дал секретарю парткома такой ответ:

— Конгхоа и Баланг прокормят людей Харо один год. А там они сами расчистят и засеют поля… Дело, само собою, нелегкое, но в Конгхоа теперь много товарищей — осилим…

Секретарь внимательно поглядел на него. Красные от усталости глаза Нупа смотрели твердо и прямо; на лбу, на щеках, прорезались морщины. Кан работал секретарем в уезде Анкхе вот уже три года. Сотрудники его не раз подробнейшим образом докладывали о Нупе. И в глубине души он уважал и ценил этого первого «товарища» из горцев.

Они проговорили о делах до поздней ночи. Наутро Нуп ушел.

Он шел по лесу и любовался игрою солнечных зайчиков в зеленой листве.

…Партячейка заседала всю ночь. Чем дальше, тем горячей становились споры. В общем, все четверо товарищей согласились: деревню Харо надо выручать, пусть уходит от француза. Поначалу, правда, Гип упирался, но где-то к полуночи согласился: да, мол, это правильно. Но по другому вопросу они сойтись не могли: что, если деревне Конгхоа и самой риса не хватит? В Харо-то вон сколько народу… Четыреста душ. Да тут никакого урожая не напасешься! В Баланге и в Конгма с землею получше, у них пода под боком. Только поди знай, захотят ли они поделиться рисом с Харо?.. Нет, видно, придется Конгхоа нести главное бремя. А там и другие деревни помогут… Как же им все теперь прикинуть, рассчитать?..

— Если сумеем сплотиться воедино, сила паше будет расти день ото дня, а сила француза — слабеть. — Эти слова Нупа, казалось, витали еще под крышею дома. — Не сумеем — станем слабеть с каждым днем, тут-то француз и наберет силу. Ну, а на войне чья сила больше, тот и возьмет верх…

Поздняя ночь. Туп — он держал в руке хворостинку — переломил ее надвое, потом на четыре части и бросил их в огонь.

— Остается одно, — сказал он, — нам у себя, в Конгхоа, расчистить и засеять вдвое больше полей. Каждая семья раньше возделывала одно поле, теперь пусть заводит два.