Стивенсон. Портрет бунтаря - Ричард Олдингтон

До какой степени Роберт Луис доверился мистеру Стивенсону, трудно сейчас сказать, да и самый факт доверительного разговора с отцом (помимо свидетельства Колвина) подтверждается одной лишь фразой Луиса о «шотландце-кальвинисте, который был в Париже при весьма странных обстоятельствах». Почему в Париже? Потому ли, что Луис предпочитал разговаривать с отцом вдали от Эдинбурга, в менее «критической» атмосфере, или потому, что хотел познакомить его с Фэнни? У нас нет никаких доказательств того, что мистер Стивенсон видел ее ранее августа 1879 года. Во всяком случае, если бы Стивенсон открыл отцу всю правду, голые факты, без «романтики» и перифраз, пришлось бы изложить так; «Я влюблен в Фэнни Осборн, замужнюю женщину, на десять лет старше меня, мать двоих детей, мы сожительствуем с ней. Мы надеемся, что муж даст Фэнни развод и я смогу на ней жениться, что, естественно, приведет к необходимости содержать жену и ее детей». При этом считалось как бы само собой разумеющимся, что отсутствующий Сэм проявит должное великодушие, а что касается содержания новой семьи, то мистер Томас Стивенсон! должен был бы сразу попять, что эта забота ляжет в основном на него. При свойственных ему общественных и религиозных предрассудках (правда, он признавал за жзнщинами в отличие' от мужчин право на развод) Томас Стивенсон, естественно, должен был увидеть создавшееся положение в самом непривлекательном свете: пли Луис «разбивал семейный союз двадцатилетней давности», пли Фэнни — авантюристка, стремившаяся избавиться ог неудачника мужа и воспользоваться благами, которые предоставят ей деньги добропорядочной и зажиточной семьи. В обоих случаях он был бы не прав и понадобилось бы все красноречие Роберта Луиса, чтобы доказать, ему, что положение совсем иное: два человека оказались в плену всесокрушающего чувства, и необходимо найти какой-то выход из создавшегося положения, не идущий вразрез с деспотическими законами общества. Будучи американкой, Фэнни сперва не представляла, какой невероятный ужас и порицание вызывало в ту пору слово «развод» на Британских островах, но, по-видимому, под конец она это поняла. В свидетельстве о браке с Луисом она назвалась не «разведенной», а «вдовой».

Так или иначе искренняя привязанность, существовавшая между отцом и сыном, несмотря на все их расхождения и даже ссоры, помогла им прийти к взаимопониманию, хотя вряд ли совесть позволила бы Томасу Стивенсону заранее санкционировать этот брак (другое дело как он отнесся к нему впоследствии, оказавшись перед совершившимся фактом). Беседы их в Париже, должно быть, обращались в основном к религии, что подтверждается письмом Луиса, написанным в начале 1878 года, и откуда? — из кафе на бульваре Сен-Мишель! Он начинает с обсуждения гипотезы о связи христианства и аскетизма, но неминуемо отклоняется от темы к обсуждению самого себя.

«Я чувствую, что с каждым днем религия приобретает для меня все больший интерес…» И дальше: «…я не могу переключить свои интересы, в том числе и религиозные, в какую-либо другую сферу…»

Он говорит о своих «жестоких страданиях», он чувствует, что становится «стариком… довольно раздражительным, замкнутым и неприветливым». «Я одинок, болен и нахожусь в унынии». И далее в том же духе, кончая припиской, обращенной к отцу: «…не жди от меня слишком много. Постарайся принять меня таким, какой я есть». Тон всего письма резко расходится с его философским девизом: «Мы должны быть счастливы как короли», но, как говорит сам Роберт Луис, он писал его, когда плохо себя чувствовал и был в плохом настроении. Письмо это стоит того, чтобы внимательно его прочитать, хотя бы потому, что, как мы видим из него, в двадцать семь лет Стивенсон все еще пытался, причем искренне, разобраться в своих религиозных взглядах. Вряд ли есть основания полагать, будто он затронул эту тему только для того, чтобы доставить удовольствие отцу, тем более что тот не удовлетворился бы ничем, кроме полного признания ортодоксальной церкви, его церкви.

По мере того как таяли последние фунты из пресловутой тысячи, Роберта Луиса, должно быть, все больше угнетала мысль о том, как ему выполнить материальные обязательства, которые он возьмет на себя, женившись на Фэнни. 1878 год был рекордным по количеству книг Стивенсона, выходивших «с продолжением», и естественно предположить, что это проистекло из его страстного желания добиться ради Фэнни литературного успеха. В какой-то мере так оно и было, но не нужно забывать, что Стивенсон теперь пожинал плоды нескольких лет интенсивного труда. У него были готовы очерки, которые входят сейчас в сборник «Virginibus Puerisque», а также самые ранние из не уничтоженных им рассказов, в том числе «Новые сказки Шехеразады», мысль о которых, как мы знаем, возникла сперва у Боба и которые горячо обсуждались Луисом, Бобом и Фэнни по мере того, как Луис их писал.

Существует довольно распространенное мнение, будто переход Роберта Луиса от очерков к повестям и рассказам произошел под влиянием Фэнни. Однако верно это лишь отчасти. Даже оставив в стороне таинственных и довольно беспокойных «человечков», которые разыгрывали перед ним целые истории, когда он спал, и ему оставалось, проснувшись, лишь записать их, нельзя забывать, что Стивенсон все время пробовал себя в беллетристике. Когда ему было всего шестнадцать, он начинал роман в стиле Вальтера Скотта. С тех ранних лет сохранился перечень рассказов, которые он намеревался написать; большая часть этих планов осталась, по-видимому, лишь на бумаге, но намерение-то существовало. «Ночлег Франсуа Вийона» и «Дверь сира Малетруа» еще «литературные» вещи, поскольку они вытекают из знакомства Стивенсона со средневековой французской литературой. «Вилли с мельницы» скорее притча-поучение, чем рассказ: в нем говорится о человеке, который из-за робости и эгоистичного малодушия отказывается от жизни, обрекает себя на растительное существование и умирает в одиночестве. Но такое настроение могло возникнуть у Луиса лишь случайно и было отнюдь не типично для него. И никто не станет утверждать, что действие «Вилли с мельницы» происходит в наши дни. «Новые сказки Шехеразады», как они ни фантастичны и в каком-то смысле нереальны, — большой шаг вперед по направлению к современности, а из предисловия, написанного впоследствии Фэнни к переизданию «Сказок», где она говорит, как они задумывались и создавались, возникает впечатление, что это происходило при ее поддержке и руководстве. Видимо, Фэнни была готова, подобно спартанке, стать совестью мужа, взвалив на себя ношу, которая в данном случае была еще тяжелее, так как речь шла о его литературной совести.

Другой вопрос, была ли она достаточно компетентна, чтобы судить, какие стороны таланта Стивенсона наиболее сильны. Мы можем лишь сказать, что Луис всегда посвящал Фэнни в свои замыслы и считался' с ее мнением, а мистер Томас Стивенсон так высоко ее ценил, что незадолго до смерти заставил Луиса пообещать ничего не печатать без ее санкции. Однако весьма вероятно, что и для мистера Стивенсона, и для Фэнни мерилом художественных достоинств книги служил ее непосредственный успех у читателей. Фэнни понимала, что очерки, литературные этюды и даже прелестные путевые заметки не принесут тех денег, которые им понадобятся, когда она выйдет за Луиса, особенно если мистер Томас Стивенсон перестанет выдавать сыну регулярное содержание. Людей, любящих произведения такого рода, было слишком мало, и путь к сердчу широкой публики был один — беллетристика. С тех пор вкусы переменились, и если раньше любили читать о фактах, представленных в виде вымысла, то теперь предпочитают вымыслы, представленные в виде фактов. Но в те дни широкий рынок принадлежал беллетристике, которая не маскировалась ни ¡подо что другое, поэтому с практической точки зрения Фэнни была абсолютно права, когда поощряла Луиса превратить фантастическую идею Боба о клубе самоубийц в занимательный рассказ и написать еще ряд других в том же духе. Название книги, равно как и образ принца, Флоризеля, в котором читатели и без помощи Фэнни, раскрывшей впоследствии, кто служил ему прототипом, узнали сильно приукрашенного принца Уэльского, должно было снискать «Новым сказкам Шехеразады» широкую популярность. Нельзя упрекать Фэнни, если она не понимала, что Конан-Дойл управился бы с этими «сказками» куда успешнее, ведь прошло много лет, прежде чем Конан-Дойл вообще начал писать. Как видите, и в этом жанре мы имеем полное право отдать приоритет Стивенсону. К сожалению, как мы уже знаем, «Новые сказки Шехеразады» появились сперва в «Лондоне», который совсем или почти совсем ничего не платил своим авторам а затем в течение долгого времени не публиковались вовсе, так как известный книгоиздатель Коган Поль считал, что дли «чересчур фантастичны и могут повредить репутации автора» — мнение, более фантастическое, чем сами сказки. Книга вышла наконец в августе 1882 года в издательской фирме Чатто и Уиндуса и, судя по тому, что уже в ноябре появился новый ее тираж, была встречена положительно. Фэнни саркастически кончает предисловие к этому изданию следующими словами: «Среди рассказов, стихотворений, очерков и романов, написанных моим мужем, пет ни одного, который не был бы точно так же осужден кем-либо из его друзей и литературных советчиков».