Изумленный капитан - Леонтий Раковский

– Сегодня Возницын здесь будет? – наклонилась к Дашковой Настасья Филатовна.

– Обещал приехать.

– Вот я, матушка, за ним поприсмотрю. У меня глаз на это дело вострый. Я все вижу. Тебе, матушка, за гостями будет неколи – и так, поди, от всех хлопот голова кругом пошла, а я ужотко все разведаю… Положись на меня!

– Ну, в час добрый, Филатовна, погляди! – сказала Ирина Леонтьевна, вставая. – Солнце-то уж вон как поднялось, глянь, где! А тот старый мерин-поп и не думает звонить к обедне! Дунька! – закричала она в окошко. – Сбегай к попу, скажи, пусть часы начинает читать, чего этот старый дурак ждет!

Кусая ногти, Возницын без устали шагал по всем чистым горницам своего Никольского дома – из ольховой палаты в дубовую и назад.

Так, возбуждая любопытство Афоньки и другой челяди, он проходил уже целую ночь – сна не было.

Только к утру Возницын прилег на лавку и немного забылся.

И теперь, проснувшись, снова взялся вышагивать по горницам взад-вперед.

И всему виной был Митька Блудов, заехавший вчера из Москвы на часок в Никольское.

– Ну что, видел тогда капитана Мишукова? – невзначай спросил он у Возницына. – А ведь Мишуков отправился не только в Польшу, но и в Померанию, – сказал Митька Блудов. – Вот что значит иметь светлейшего дядю: года два, поди, а то и больше за рубежом пробудет!

Эти слова всполошили Возницына.

За девять дней, которые прошли с отъезда Софьи из Москвы, Возницын как-то опомнился, пришел в себя. Он примирился с поездкой Софьи за рубеж и решил терпеливо ждать ее возвращения: полгода – срок небольшой. Ведь прошли же незаметно эти восемь месяцев, как они все вернулись из Астрахани!

Но теперь, узнав от Митьки Блудова такую новость Возницын совсем упал духом.

– Все кончено! И зачем она лгала и притворялась? – с горечью думал он. – Неужели Софья не знала, куда и насколько едет Мишуков?

От бессонной ночи и неотвязчивых, одних и тех же, тягостных дум разболелась голова. Возницын перестал шагать. Он лег на лавку и смотрел в черные доски потолка.

Где-то на дворе кудахтала курица. В приспешной горнице стучали двери.

И в это время откуда-то донесся колокольный звон. Возницын прислушался и узнал – звонили в «Лужках». Последние дни он почти все проводил в «Лужках» – оставаться одному в Никольском со своими невеселыми мыслями было тяжело. А в «Лужках» его всегда радостно встречали, и он чувствовал себя у Дашковых хорошо. В рыбной ловле, на которую Возницын отправлялся вместе с Андрюшей, или за разговором с Аленкой он хоть на время забывал о всех своих неприятностях.

«Сегодня 21-ое, Константина и Елены. Аленка – именинница, – соображал он. – Надо поехать, обещал ведь! Ну и напьюсь же я!» – с какой-то радостью подумал Возницын, порывисто вставая с лавки.

– Афонька, умываться! – крикнул он.

Возницын сидел за столом между двумя дядьями именинницы – рыжебородым стольником и русым ландратом. Оба – и стольник и ландрат – пили изрядно и не забывали подливать своему молодому соседу.

Возницын не любил напиваться, но сегодня на душе было тяжело, и он пил напропалую. Он пил и поглядывал на Андрюшу, который сидел в противоположном конце стола рядом с Аленкой.

Возницын жалел, что здесь нет этого враля и вечного спорщика князя Масальского – он был незаменим в одном деле: умел терпеливо выслушивать чужие излияния. Словоохотливому Масальскому, который и сам непрочь был рассказать свои бывшие и вымышленные истории, Возницын как-то легко рассказывал все. Тем более что Масальский был ходок по амурным делам.

Но рассказывать о Софье немногословному, молчаливому Андрюше у Возницына не поворачивался язык. Да Андрюша, пожалуй, и выслушав, ничего не сказал бы в ответ. С ним хорошо было говорить об охоте, о рыбной ловле, о голубях. Тут Андрюша оживлялся и мог беседовать хоть ночь напролет. Там же, где разговор касался женского пола, Андрюша был сух и краток.

Но теперь, под хмельком, Возницын решился бы поделиться всем, что у него наболело, даже с Андрюшей.

А он сидел на другом конце стола, пил по-всегдашнему крепко и по-всегдашнему не пьянел.

Андрюша смотрел на Возницына и улыбался, видя, как его в порыве чувств лобызает пьяненький ландрат.

Рыжебородый стольник в это время тянул Возницына за рукав и бубнил:

– Мы с твоим покойным батюшкой, Александр Артемьич, вместе царю служили! Бывало, на всех документах так и стояло: межеванья стольника Артемия Возницына и… – тыкал он в стол пальцем. – С ним вместе и под Азов с Шейным ходили. Вот в ратном деле покойник был плох, честно, как перед истинным, скажу: плох, не любил этого дела!

Настасья Филатовна, сидевшая рядом с Аленой, шепнула ей:

– Скажи Андрюше, пусть он вытащит как-либо Александра Артемьича из-за стола: они его споят вконец! Вишь, как на образе написанный сидит!

Через минуту Андрюша подошел к Возницыну.

– Сашенька, Аленка меня послала, чтобы ты много не пил…

Возницын взглянул через стол на Аленку.

В немецкой робе с голой, открытой шеей и голыми руками, с высокой прической, насурмленная, с непривычными черными бровями она казалась не обычной, знакомой Аленкой, а какой-то чопорной дамой.

Возницын глядел на нее, точно впервые видел.

И почему-то вспомнил, какая она была там, на речке, когда он застал ее во время купанья – с распущенными рыжими волосами, вся какая-то золотисто-розовая…

«Ай да Аленка! Право-слово, ничего девчонка!» – думал Возницын.

Аленка, точно поняла его мысли, ласково улыбнулась ему в ответ.

Настасья Филатовна ела и как-будто ничего не видела.

– Да поди ты сама! – шептала она Аленке. – Посланец никуда не гож: вместо того чтобы человека от питунов вытащить, сам помогает. Рад, что дорвался! Уведи Сашу к себе аль в сад – от них подальше! Пусть отсидится, отдышется. Вишь, икает уже!

Аленка встала, расправляя пышное платье, и протиснулась к Возницыну.

– Сашенька, подите-ка сюда! – поманила она его. Возницын тяжело встал из-за стола.

– Куда ты, сынок, куда? – обернулся к нему рыжебородый дядюшка, стараясь поймать неверными, пьяными пальцами полу возницынского кафтана.

Андрюша перехватил дядюшкину руку и, садясь на место Возницына, сказал:

– Пусть его! Давай, дядюшка, выпьем со мной!

Рыжебородый успокоился – ему, в сущности, было безразлично, с кем пить.

А Возницын послушно шагал за Аленкой, стараясь итти как можно ровнее.

Алена вышла в передние сени, прошла к себе, в уго?льную горницу.

– Посидим у меня, а то в столовой горнице страсть жарко! – сказала она.

Алена открыла дверь.

В горнице был полумрак. В углу, у киота, горели лампадки, освещая темные, точно закопченные лики. На полу лежали голубые квадраты лунного света.

Алена подняла окно – в комнату из сада ворвался свежий воздух. Потянуло ночной прохладой, сыростью.

Алена села у окна.

– Садитесь, Сашенька, посидим!

Возницын покорно сел на лавку рядом с Аленой.

– Гляньте, как хорошо! – она указала на освещенный луной сад.

Возницын глянул в окно, и сразу ему вспомнилась Софья. Она точно вошла в горницу с этим голубым сиянием.

– А ведь она тоже видит сейчас эту же луну! – мелькнуло в его пьяном мозгу.

Он круто повернулся в сторону от окна. Уронил голову на руки и, сжав ладонями лицо, беззвучно заплакал легкими, пьяными слезами.

Алена встревоженно нагнулась к нему.

– Сашенька, что с вами? Что такое? – тряся Возницына за плечи, спрашивала она. – Вам плохо? Чего вы плачете?

Возницын не отвечал.

Алена схватила его голову, стараясь повернуть лицом к себе. Возницын безвольно ткнулся головой в зеленый грезетовый роброн, в мягкие аленины колени.

Алена хотела поднять его голову, но Возницын упирался, прижимаясь к ее ногам.

– Да что с тобой, Сашенька? – уже почему-то шопотом спрашивала Алена, вся дрожа и боязливо озираясь на раскрытое окно. – Расскажи, что с тобой! – допытывалась она и чмокнула в его завитой пудреный парик. (Афонька хорошо смазал его салом и не пожалел пудры).

– Скажи, родной! Скажи, мой любимый! – не отставала она.

В конце концов, она подняла его голову и прижалась губами к щеке Возницына, по которой текли слезы.

Тогда Возницын обхватил Алену и стал яростно целовать ее, лепеча:

– Милая, милая!

Он целовал Аленку, а думал о той, о другой…

Как только Алена вышла с Возницыным из горницы, Настасья Филатовна незаметно шмыгнула в сени.