Небо помнить будет (СИ) - Грановская Елена

Мысль о дорогом мальчике волной накрыла воскресшие было чувства к Луи и окатила Дюмеля ледяной водой. Он поспешно отвернул лицо. В один миг эмоции в нем охладели: разум оказался скован льдом, сердце покрылось снежной кристальной коркой, тело застыло как скульптурное изваяние. Он потерянно смотрел куда-то в пол и не находил ответ на вопрос, что с ним произошло здесь и сейчас.

Луи молча развернулся, прихрамывая, вышел из-за ширмы и зашагал к столу. Констан тяжело сел на кушетку, вцепился руками в ее края и, опустив голову, пытался совладать с обрушившимися эмоциями. Когда стало легче, он оделся и молча сел на стул напротив Луи, следя, как тот черкает в тетради, что-то записывая. Затем Луи отвлекся, отложив ручку, поднял голову и посмотрел на Дюмеля усталым взглядом. Юноша уже пропал. На Констана смотрел обычный серый парижанин.

— Ты любишь его? — произнес Луи.

Констан не сразу понял, что спрашивает Луи, и моргнул.

— Ты его любишь? — повторил тот.

Его. Луи произнес его. Луи… Тебя не удавалось ни обмануть, ни провести, никогда. Ты всегда видел все затаенные страхи и чувства и безошибочно указывал на них, стремясь помочь.

— Я очень им дорожу, — произнес Дюмель после долгого молчания, глядя в глаза Луи и ища в них отражение одновременно двух мальчиков, немногословного итальянца и открытого навстречу жизни француза.

— Где он сейчас? — Луи сложил руки в замок и подпер ими подбородок.

— Ушел на фронт. — Констан сглотнул и отвел взгляд. Луи посмотрел в сторону.

— А он жив?

— Я не знаю. Было одно письмо, несколько недель назад. И всё. Но я уверен, что почувствовал бы, если с ним что-нибудь случилось. Я молюсь за него. Я молюсь за всех, — прошептал Дюмель и положил ладонь на грудь, сжав пальцы там, где висел нательный крестик, отданный Лексену.

— Да сохранит Господь вас обоих. Тебя и твоего друга. — Луи вздохнул, поставил на тетрадный лист печать, расписался, оторвал его и подвинул пальцами в сторону Дюмеля.

— Это рецепт для аптеки. Твое заболевание, что ты подхватил, поддается лечению антибиотиками, главное вовремя обратиться за медицинской помощью, но ты пришел спустя месяцы, да и само раздражение вело себя как-то странно, периодами. Но ослабить его действие на твой организм еще возможно. Я назначил лекарство, вот рецепт на него, вводится подкожно, дозировку и период лечения написал. Он идет в качестве предохранения, профилактики и самого лечения. — Немного помявшись, Луи добавил, взглянув Дюмелю прямо в глаза: — Если говоришь, что сам не болел, значит, тебя заразил твой друг.

— Но он… он мне ничего не говорил… — убито произнес Констан, начиная волноваться.

Как… Всё-таки Лексен?.. Но он ведь явно не со зла, он ведь явно не думал, что может вполне реально заразить его, Дюмеля! Ах, Бруно, зачем ты так поступил… Ты наверняка сам знал о свое недуге, он у тебя когда-то был — и молчал… Молчал самому себе, пытаясь гнать и забыть эти страшные мысли. Молчал ему лишь потому, что не представляет жизни без него, Констана. И всё же — зачем, зачем…

— Зря делал. Медленно убивал вас обоих. Ты сам мог догадаться, что с его здоровьем не всё в порядке?

— В детстве его изнасиловал отчим, — почти прошептал Констан и опустил глаза на рецепт.

Луи помолчал и медленно откинулся на спинку стула. По его взгляду Констан понял, что здоровье Бруно в опасности.

— Он может… умереть? — голос Дюмеля сильно дрогнул.

— Ты не знаешь и я не знаю, чем он переболел, какого характера было заражение, какая была инфекция и болеет ли он сейчас. Там, на фронте, в любой точке, где он может находиться, условия, сам понимаешь, не лучшие совершенно, одна грязь. Можно погибнуть далеко не от пули. От разных подобных заболеваний умирают, случаи фиксируются, их достаточно. Крепись и мужайся, Констан. Это всё, что ты сейчас можешь.

Дюмель не видел и не слышал ничего вокруг. Светлые стены палаты поплыли и слились в одну массу, в один белый цвет, который ослепил его и пульсировал. Внезапно Констан почувствовал, что ему на плечо легла ладонь. Странное видение ушло. Он резко повернулся, увидел Луи, стоявшего над ним и сжимавшего его плечо в утешении и поддержке, прильнул к нему, схватив за руку обеими ладонями, и беззвучно заплакал. Луи смотрел в окно напротив себя, гладил ладони Дюмеля, сжимающие его руку.

— Всё будет хорошо, Констан… Всё будет… — шептал Луи.

Дюмель прервал всхлипы. Так он ничем не поможет ни Лексену, ни себе. Он делает всё возможное, чтобы Бруно был жив — он верит. Теперь же он, Констан, должен сам жить, спасать себя, во имя жизни и здоровья Лексена.

— А Жози? — едва слышно произнес Констан имя подруги, надеясь услышать историю жизни дорогой былому юношескому сердцу девушки.

Луи некоторое время молчал. Затем опустил руки и подошел к окну, взявшись за раму и вглядываясь в серый город, будто надеясь найти в его мрачных лабиринтах ответы на мучившие вопросы.

— Она умерла, — сухо ответил он.

В этот момент в храме где-то поблизости ударил колокол, созывающий на службу. «Так символично», подумал Дюмель. Он хотел знать, как и отчего погибла их дорогая подруга, были ли они, Луи и Жози, вместе, но так тяжело произнести эти слова: Констан не мог поверить, что девушки нет в живых. Она всегда была перед ним, когда он вспоминал о ней, смеющаяся, лучезарная, смелая. Тогда, несколько лет назад, она не выбрала Констана, а должна была остаться с Луи — оба встречались еще какое-то время…

— Мы решили стать парой после той ночи, за школой… — произнес Луи. Его голос будто постарел, когда он ушел в воспоминания, до сих пор причинявшие ему боль. — Встречались какое-то время, потом расстались, потом снова сошлись… В дни, когда был одинок, я думал о тебе, думал, не попробовать ли нам быть… вместе… Но что-то меня удерживало. Я не нашел тебя. Потом Жози вернулась и сказала, что ждет от меня ребенка. Мы стали жить вместе. Я уже учился по медицинскому направлению. Но началась война. И меня отправили на фронт.

Луи развернулся от окна, заложив руки за спину. В его глазах застыли слезы, которые он пытался сглотнуть.

— Я уговорил Жози остаться в Париже, она хотела ехать за мной… На фронте я даже не был. Не успел спасти чью-то жизнь. Спасали мою. Наш поезд, который вез на границу с Бельгией гуманитарную помощь для воюющих французских солдат, обстреляла немецкая авиация. Состав сгорел, погибли люди. Я лечился месяц, но нормально ходить не могу до сих пор… Когда вернулся в Париж, то узнал, что Жози…

Луи сглотнул и осел в кресло, глядя перед собой в одну точку, нервно сжимая и разжимая кулаки. Он шумно и тяжело задышал через нос. Из ящичка в столе он достал пузырек с таблетками и проглотил одну, не запив водой.

— Жози утонула в Сене. На улице ей стало плохо, она не сумела крепко ухватиться за низкое ограждение моста, чтобы не упасть на тротуар, чтобы удержаться…

Повисла тяжелая пауза. Тишина давила на уши.

— Господи… Жози… Не может быть… — Дюмель покачал головой, схватившись за голову. Его подруга, его любимая и дорогая Жози! Он так ценил дружбу с ней, он так горячо целовал ее губы, он так крепко обнимал ее! Несчастная Жози… Горечь и тоска сильнее разъедали сердце при мысли, что вместе с девушкой на небеса улетела и душа ее — их с Луи — ребенка, крохотного, не родившегося ангелочка.

— Я помолюсь за ее упокой, — произнес Констан, вставая, сжимая в руках выписанный рецепт. — И твое здоровье.

— Кто же помолится за тебя, Констан? — прошептал Луи, печально глядя на Дюмеля.

Он не ответил. Он никогда не задумывался об этом. Он знал, что мать и отец возносят Христу благодарность за то, что он их сын, что он всегда рядом, помощник, защитник. Но они — родители. Каждый родитель думает о спасении души своего чада. Друзья, знакомые, коллеги, прихожане, покойный Паскаль — вспоминали ли они его, такого же раба и слугу Господа Бога, как они сами? У каждого в этом мире полно своих бед, потерь, разочарований, и надо искать силы у небес, чтобы помочь справится с грузом земных обязанностей. Никто не вспоминает о мающейся душе другого — лишь бы самому пережить выпавшее на долю.