Нопэрапон - Генри Олди

Однако оказалось: испортить настроение мужу не так-то просто. Он в радостном возбуждении мерил по диагонали гостиную, время от времени резко останавливаясь и пиная ногой воображаемого противника, по всей видимости — иностранца.

Недавно купленное кресло (мягкий уголок по частям распродавали) испуганно жалось в угол, дрожа подлокотниками.

— Ну, это мы еще посмотрим, кто кого зашибет! Зря, что ли, столько работал! Эх, Танюша, нам ли жить в печали?!

— Сколько стоит оргвзнос? — осторожно поинтересовалась Татьяна.

Муж счастливо рассмеялся.

— Много! Много стоит! Только теперь не я платить буду — теперь МНЕ платить будут! — И он демонстративно извлек из кармана две новенькие хрустящие купюры с портретом заокеанского президента. — Это за участие; а если выиграю…

Он не закончил, но и без того было понятно: если выиграет, то деньжищ загребет — ни в сказке сказать, ни пером описать, ни лопатой перекидать!

«Чем бы дитя ни тешилось…» — мелькнуло в голове Татьяны. В выигрыш и большие кучи денег верилось мало, но выданные доллары убедили ее в том, что и муж, и Константин Георгиевич вполне серьезны в своих намерениях.

— Ну вот, а говорила: одни убытки от твоих дуростей, одни убытки! — Вовку несло, он просто не мог остановиться. — Если хорошо выступлю, мне постоянный контракт обещали. Свою группу наберу, инструктором стану! За полгода все окупится!

Татьяна спорить не стала. Пусть его. Окупится не окупится — там видно будет.

Константин Георгиевич заходил еще дважды, неизменно вручая Татьяне цветы и любезно раскланиваясь; и наконец Володя объявил: завтра — турнир!

Он прямо весь дрожал от возбуждения, однако пойти посмотреть не предложил: то ли знал отношение жены к своему хобби, то ли стеснялся, то ли еще чего. Да и не все ли равно? У Татьяны завтра — дежурство, у сына — занятия, весь день забит напрочь.

Так и так не вырвались бы.

Когда Татьяна вернулась с дежурства, муж уже был дома. Угрюмо мерил шагами комнату, глядел в пол. Пинать иностранцев не пытался. Да и кресло в углу бесстрашно выпятилось велюром обивки: что, достал?!

Ояма хренов…

— Ну как выступил, Вовка?

— Нормально… устал, вот и все…

Видя, что муж не в духе, Татьяна не стала приставать с расспросами. А на следующий день Вовка ворвался в дом другим человеком: сияющий, с огромным букетом тюльпанов в руках; в сумке — шампанское, конфеты и еще всяко-разно…

В общем, был чудесный вечер при свечах. Вовка выпил чуть больше обычного, непрерывно шутил, рассказывал анекдоты — вот только иногда Татьяне чудилось, что веселье это натужное, вымученное, что муж заливает вином червя, который точит его душу изнутри, не давая просто радоваться жизни, удаче, победе, о которой он так мечтал. Ведь выиграл же, действительно выиграл! И диплом с радужной голограммой внизу принес, и денег, как обещано,

— сумма впрямь оказалась весьма и весьма приличной! Правда, Вовка вскользь обмолвился, что после вчерашней встречи следующий соперник отказался от боя с ним — но, в конце концов, какое это имело значение?!

— Сбылась мечта идиота! — еще с порога процитировал он Ильфа с Петровым.

Потом праздник закончился, начались обычные будни. Вовка как-то сразу увял, осунулся, но Татьяна списала это на переутомление — небось победы даром не даются! Она уже начала прикидывать, на что лучше пустить призовые деньги: муж сам вручил ей большую часть суммы, сказав: «Распоряжайся!»

Однажды Вовка вернулся домой крайне нервный, явно не в себе — она даже не решилась спросить его, что случилось, — и первым делом сунулся в гостиную, к своему любимому плейеру с кассетами.

И через мгновение раздалось разъяренное рычание:

— Что ж ты, подлец, делаешь?! Ты что стираешь?! Мою кассету?!

— Сдурел, отец? Какая — твоя? Я фильм пишу…

— Да я тебе, сопляку…

Татьяна влетела в комнату и застала безобразную сцену: красный от гнева, как помидор, Вовка остервенело тряс родного сына за плечи, словно душу из парня хотел вытрясти!

В щели остановленного видика наполовину торчала кассета…

— Вовка! Прекрати сейчас же!

Муж на миг застыл, потом поспешно, даже слегка испуганно отпустил сына.

— Совсем крышей поехал со своими кассетами! — почти выкрикнул Шурик, отходя подальше от отца. — Я на свою кассету писал, на свою, на чистую! Всю запись мне испортил…

Вовка молча сунулся к плейеру, вытащил кассету, перевел взгляд на пустую коробку, на другую кассету в точно такой же коробке, лежавшую рядом,

— и вдруг, ссутулившись больше обычного, поспешно вышел из комнаты.

Когда следующим утром Татьяну разбудило привычное дребезжание будильника, мужа дома не было. И куда он подался в такую рань? Она принялась, как обычно, ставить чайник и намазывать бутерброды. Шурик все никак не просыпался, хотя время поджимало. «Жалко будить, но придется», — вздохнула Татьяна.

Дверь в комнату сына была приоткрыта.

— Шурик! Вставай, пора…

Не отзывается.

Она подошла, слегка потеребила сына за плечо.

— Просыпайся…

Не отзывается.

Она тряхнула сына сильнее, еще раз…

— Шурик!!!

…Дыхание едва ощущалось. Татьяна не была врачом, но даже она поняла — дело плохо.

Бросилась к телефону.

Длинный звонок в дверь.

— «Скорую» вызывали?

— Нет, я только собиралась… Боже, как вы вовремя!

Белые халаты наполнили квартиру.

Это уже позже Татьяна сообразила, что «Скорую» вызвал Вовка, поняв, что с сыном неладно. Вызвал перед тем, как уйти.

Уйти насовсем.

Больше он не появлялся.

Третий день — все то время, пока реаниматоры пытались вывести беспамятного Сашу-Саньку-Шурика из комы.

Третий день.

ОЛЕГ

— …Вот такая… вот такая история.

Татьяна все-таки не удержалась, всхлипнула. Глаза у нее блестели слезами, она сама это прекрасно понимала — и поспешила спрятаться за сигаретным дымом.

— Да, история, мягко говоря… — Если честно, я понятия не имел, о чем тут говорить, хоть мягко, хоть твердо.

И сигареты у меня не было, чтоб получить передышку и собраться с мыслями.

— Я списки у старосты возьму, — деловито заявил Димыч, ухватив чужую рюмку с коньяком и почти сразу торопливо отдернув руку. — Там телефоны есть. Обзвоню народ, может, кто Монаха… Володю видел.

— Да, правильно. Обзвони. Татьяна, скажите: а координат этой… Ольги у вас нет?

— Нет, к сожалению. Они, наверное, были в записной книжке мужа, но книжку он унес с собой.

— А во что он оделся, когда ушел? Впрочем, вы же не видели…

— Не видела. Но я могу с уверенностью предположить…

Татьяна предполагает вслух.