Данайцы - Андрей Хуснутдинов

Той ночью я не сомкнул глаз. В темноте мне мерещились голые, позлащенные свечками манекены, которые отбрасывали тени чудовищ. Я думал о Бет, о том, что она тоже оказывалась участницей моего спасения, я вспоминал ее фотографию, вставленную в программу блокирования подрывных контуров на «Гефесте», ее внезапный визит в Центр, и с легким сердцем приходил к мысли, что с самого начала это была идея Юлии – идея, стоившая жизни не только Бет, но и Ромео с полковником. Уже накануне вернисажа в вещах жены я обнаружил фармакологический справочник. Пару раз книжица попадалась мне на корабле. Раздел, посвященный веществам, действующим на центральную нервную систему, был потрепан более прочих. Я не мог понять, что тут заинтересовало меня, пока не наткнулся на главу, посвященную барбитуратам. Количество и качество моих бессознательных состояний на борту после чтения главы показались мне симптоматичными. (И, кстати, вот еще вопрос: как и зачем Юлия протащила справочник в дом?)

«Если бы мы не взлетели, то безусловно погибли бы…» – ну, это понятно, почему: живые, на Земле мы явились бы для руководства Проекта бомбой пострашнее атомной. Мы были в числе приговоренных, подлежащих расстрелу накануне старта. Я-то уж точно. Полковник не просто знал о расстреле, но и планировал его. Он прекрасно понимал, что в кровавой каше, заварившейся вокруг Проекта, и он, и Юлия имели шанс остаться в живых лишь в том случае, если бы состоялся пилотируемый полет. Была это любовь или же гонка на выживание под вывеской страсти? Как и с какого времени Юлия оказалась допущена в игру? Как смогла она обломать генералов до такой степени, что те наплевали друг на друга, на американцев и решились на немыслимое – убрать манекены с «Гефеста»? Ответов на эти вопросы я не знаю и, признаться, уже не ищу.

В последнее время на меня находит меланхолия, что-то сродни раздвоению личности: одной половиной сознания я словно бы погружаюсь во тьму, другой по привычке продолжаю следовать установившемуся распорядку жизни. Случается это, как правило, после того, как я застаю по телевизору трансляцию из ЦУПа или что-нибудь связанное с Проектом.

В такие дни я редко бываю трезв. В один из таких дней я избил в кровь и выпер из дома артистическую личность, посмевшую толкнуть ногой Мирона. В один из таких дней, разругавшись с Юлией, я наплевал на наш уговор не связываться с газетчиками, позвонил в какую-то редакцию и условился о встрече. Субчик, снаряженный любительской камерой и диктофоном, опоздал часа на полтора, и я, дожидавшийся его в одном из питейных заведений на берегу, был уже чуть теплый.

Он не признал меня в лицо, документов же при мне не случилось никаких, кроме трепаной телефонной квитанции. (Впрочем, даже если бы при мне был паспорт, проку от него не вышло бы никакого. Даже наоборот: документы, переданные нам Александром по приземлении, хотя и с вклеенными нашими фотографиями, были выписаны на вымышленные фамилии. На те самые фамилии, на которые оформлялись перед стартом – во избежание каких-то там финансовых неурядиц – все наши с Юлией счета и собственность.) Я думал, что субчик тотчас откланяется. Однако он не только не ушел, но еще заказал за мой счет пива с маслинами. Потом попросил улыбочку, пару раз, стараясь захватить стол и полуголых девок у бара, щелкнул меня своей мыльницей и включил диктофон. Разговор у нас поначалу не клеился. Меня развезло, и я думал только о том, как бы скорей ретироваться. Однако каким-то образом субчику удалось разговорить меня. Да, впрочем, я прекрасно помню, каким: начал он не с чего-нибудь, а с дела об убийстве Бет.

– Откуда, – говорю, – вам известно об этом?

– А вы читайте газеты…

– А не читаю, – говорю, – я ваших газет.

– Ну, хорошо, а вы хотя бы сознаете тот факт, что если вас действительно признают тем, за кого вы себя выдаете, вас немедленно арестуют?

– Меня? – уточняю, – героя космоса? За что?

– Это слух, но я заявляю с полной ответственностью: как только человек, который находится сейчас на пути к Юпитеру (я излагаю, так сказать, подцензурную позицию), так вот – как только этот человек вернется обратно, он будет арестован по подозрению в убийстве.

– Веселенькое, – говорю, – дело…

– Однако существует и другое, о котором пока мало кому известно.

– Какое?

– Дело о массовом убийстве на космодроме.

– Так… – Я налил себе очередную порцию. – Ничего себе «мало кому известно». Ведь вы же репортер? Кстати, и это дело на космодроме тоже собираются повесить… на героя космоса?

– Не знаю. – Субчик отхлебнул пива и подвинул диктофон поближе ко мне.

Я выпил рюмку и закусил маслиной. В голове у меня шумело так, что я уже не слышал прибоя. Полуголые девки за баром пели какой-то гимн.

– В таком случае, – говорю, – вашим фокусникам из прокуратуры следует придумать номер, когда один-единственный человек, а не целый взвод, расстреливает девятерых. В том числе малолетнего ребенка. И делает это не где-нибудь, а на собственном корабле. И не когда-нибудь, а за полчаса до старта. И не из одного ствола, а из нескольких… Но почему-то ваши фокусники из прокуратуры не торопятся с этим фокусом. Знаете, почему?

– Почему?

– Потому что у них есть основные вещдоки по этому расстрелу. Знаете, какие?

– Какие?

– Головы убитых накануне старта, в том числе башкой одного из палачей.

– Вы видели их?

– Кого?

– Убитых?

– Разумеется, видел.

– Зачем понадобилось отрезать им головы?

– А за тем, что пока еще ни одна спускаемая капсула не рассчитана на подобный перегруз.

– Вы сделали это?

– Что именно?

– Вы обезглавили их?

– Нет, конечно.

– А кто?

Зажмурившись, я помассировал глаза.

– Жена.

– Прекрасно. – Субчик взял диктофон, взглянул на дисплей и поставил обратно. – А узнали вы кого-нибудь из расстрелянных?

– Полковника… – Я откинулся на спинку стула. – Э-э… генерала из Центра подготовки и пердуна из прощальной комиссии.

– Из какой комиссии?

– Ну, одного из замов по старту и руководству полетом.

– Больше никого?

– Никого.

– Даже обоих замов начальника Генштаба?

– Вы серьезно?

– Ну, вам, знаете ли, виднее, – захохотал субчик. – Однако скажите вот что: именно потому что открылось это дело с расстрелом, вы считаете всю затею с Проектом полной аферой?

– Странно, – говорю, – что-то не припоминаю, когда я успел назвать Проект полной аферой.

Он – снова в смех:

– Да, видимо, и в самом деле вы не читаете прессу… Откройте глаза: истории вроде вашей уже выдвигаются на конкурсы.

– Ну, – говорю, – слава тебе господи. Отлегло от сердца. Вот и выдвиньте мою. Гонорар пополам.

– Хорошо! – Субчик прокашлялся в кулак. – Вот вам обоснование: издержавшиеся в прах державы заключают пакт о совместном исследовании космоса. Однако исследовать ничего не собираются, пускают налогоплательщикам пыль в глаза, а высвободившиеся денежки – на дыры в военных бюджетах. Это – раз. Обоснование номер два. Все то же самое, только фиктивным полетом наши архаровцы убивают двух зайцев: и денежки добывают, и от нежелательного балласта, тех самых поистратившихся штабистов, избавляются.

– Версия, – говорю, – номер три. Все то же самое, только… Скажем, женщина. Скажем, член экипажа. Экипажа, скажем так, никудышного, нужного для медийных прогулок перед стартом, а потом и вовсе для убой, для общей могилы со штабистами. Однако нате вам: один из авторов этой, как вы ее называете, аферы по уши влюбляется в этого члена экипажа. В эту, скажем, Елену Прекрасную. На волне чувств открывает ей всю с потрохами подноготную Проекта. Доходит не просто до ромашек, но и совсем до абсурдного: готовить пилотируемый полет. Что это значит? А это значит шанс не только выжить Елене Прекрасной, но и отправиться с ней в заоблачные выси. Да только у троянской красавицы каприз. Ей, видите ли, было бы гораздо спокойней себя чувствовать, если бы полковник организовал утечки информации о Проекте. Не утечки в полном смысле, а так, намеки-экивоки для шефов. Более того, считает она, при наличии обязательного пункта во время отбора экипажа – «достаточности компрометирующих средств воздействия» – это было бы запросто поручить школьной подружке ветреного муженька. Елена Прекрасная предлагает и симметричный вариант: контрольную постельную сцену для себя и своего друга юности. На крыльях любви полковник несется в столицу, откуда выписывает и обоих друзей детства, и приговор самому себе. Ибо за ним, с тех пор как его чувства к Елене Прекрасной переходят видимые границы – и уж наверняка со времени доноса ее обиженного муженька, – за ним следят двадцать четыре часа в сутки. Тут, как говорится, все смешалось в доме Облонских. Гибнут оба друга детства и летит в тартарары прежний график Проекта. Помутилось ли в головах военных, на самом ли деле они уверовали в утечки, испугались чего – все это уже вряд ли можно выяснить. Иных уж нет, а те далече. Даже сама Елена Прекрасная принимает за своего друга детства мертвого члена расстрельной бригады, а в убиенном полковнике отказывается узнавать полковника. Тем временем зерна раздора, посеянные ею на Земле, дают всходы. Да и как иначе, если истории, подобные этой, как вы говорите, выдвигаются на конкурсы в СМИ?..